От Москвы до самых до окраин,

С южных гор до северных морей

Человек проходит как хозяин

Необъятной родины своей.

(В. И. Лебедев-Кумач. «Песня о Родине» )

В дни, когда дописывается эта книга, все большую популярность приобретает обсуждение и сопоставление кандидатур преемника Владимира Путина. Россия – девушка без памяти: что бы в ней и с ней ни делалось, совершается словно бы впервые. В связи с этим будет полезным (хотя едва ли приятным) обращение к опыту недавних кадровых дефлораций.

Весной 2004 года в электронных и бумажных СМИ вовсю обсуждалось ожидаемое выдвижение на пост премьера гражданина Грызлова.

У нас, управленцев, оценке кандидатуры принято предпосылать решение вопросов о критериях этой оценки. Звучит немного наивно, понимаю, но из песни слова не выкинешь. Так вот, на этот счет есть три простых соображения.

Первое. Отношение к грызловской версии было чаще всего сдержанно-положительное. По поводу Михаила Фрадкова, павшего как град на лысину, журналисты возмущенно вопрошали: да кто он вообще таков?

Давайте сравним биографии этих вполне симпатичных людей, кстати, сверстников. Посмотрим, не вдаваясь в детали, кем был каждый до 1999 года. Политические успехи Грызлова состояли в том, что он успел стать замзавотделом в одном из НИИ, да еще баллотировался в Законодательное собрание Петербурга, но проиграл. А Фрадков уже тогда был российским министром внешних экономических связей и торговли, да и за плечами имел более чем внушительный послужной список.

Поймите, я не пытаюсь оценивать ни того, ни другого, речь об ином. Выходит, достаточно иметь представительную внешность и четыре года побыть в тусовке, чтобы журналистские политкотировки зашкалили. Или, напротив, на год уехать в загранкомандировку, чтобы погрузиться в пучину забвения. По поводу подобных критериев оценки как не вспомнить бессмертную фразу анекдотического Вовочки: и эти люди запрещали мне ковырять в носу?!

Второе. Чего естественно ожидать вменяемым гражданам от кандидата в премьеры? Чтобы он как можно больше годился на роль хозяина, собственника или управляющего в масштабах страны. Студентам в Высшей школе экономики я обычно называл три простых критерия, по которым «человек проходит (или же не проходит) как хозяин».

Во-первых, если у вас есть некое хозяйство, будь то курятник, завод или регион, вы должны обеспечить как минимум простое воспроизводство: чтобы куры не дохли, шли устойчивые поступления в казну, достаточные для того, чтобы обеспечить жизнедеятельность, то есть тепло и свет, образование с медициной, оборону с правоохранением. Эта задачка нами едва-едва начинает решаться по минимуму, и то не без гуманитарной помощи ОПЕК.

Второе требование к собственнику посложнее. Если у вас на балансе есть что-то бесхозное – допустим, посреди дачного участка маячит ржавый трактор, – то вы не хозяин, даже если из кабины трактора сделали собачью будку, а из колеса – карусель для детей. Трактор надо починить, а если не получается, сдать в металлолом. В этом смысле мы сегодня не хозяева своей страны, потому что заметная ее часть – полурастащенный бесхоз: опустевшие поселения, просевшие отрасли и заросшие бурьяном грядки. Продажа крейсеров в индийский вторчермет только налаживается. По поводу энергетики идут бесконечные дебаты о реформах, которые никак то ли не закончатся, то ли не начнутся...

И третий критерий оценки собственника, тоже простой. К вам приходят некие люди со стороны и говорят: «Ах какая прелесть у вас в хозяйстве эта вещица, пожалуй, мы ее заберем!» И коли вы хозяин, то должны уметь защитить свое добро любым способом – юридическим, экономическим, моральным, силовым. Всем известно, что у нас продолжается утечка собственности из страны. Правда, не в грубой форме замены титульных собственников, хотя и это тоже случается. Но ежегодная утечка миллиардов долларов означает де-факто, что значительная часть находящихся на нашей территории ресурсов всех типов работает главным образом не на нас. В этом ничего особо нового нет, процесс идет давно, и не все еще потеряно. Просто поток не останавливается, а это значит, что по третьему критерию мы тоже не хозяева, не собственники.

Вот и давайте обсуждать, в какой мере новое правительство будет готово ставить и решать эти три задачи, а не стонать, если новый премьер опять не перекудрявит Явлинского.

Наконец, третье и компот. Извините, но опять о неприличном. В чем конкретно роль современного государства в управлении собственностью? Я все пытаюсь соотнести фигуры кандидатов в премьеры и преемники не между собой, а со стоящей перед нами задачей. Ведь может статься, задача такая серьезная, что по сравнению с ней неважно, что за персоны в кабинете. Переиначивая старинную русскую поговорку: кирпичу что блоха, что божья коровка.

Государство правомерно рассматривать как акционера любого легального предприятия в нашей стране, потому что оно от имени общества вносит незаменимый вклад в производство в виде территории, природных ресурсов, полностью или частично подготовленных кадров, транспортных артерий, энергетики, инфраструктуры связи, обороны и т. д. Внося свой вклад, государство извлекает доход в форме налогов. Тем самым государство по факту входит в число собственников любого легального предприятия наряду с титульными владельцами и его акционерами. Вопрос в том, как оно себя ведет в роли собственника.

Как мы все знаем, есть два типа акционеров. Первого волнует только то, чтобы ему вовремя платили дивиденды, и озабочен он главным образом тем, не жульничают ли управляющие. Второй, современный, конкретно и конструктивно участвует в повышении эффективности управления собственностью и с этой целью реинвестирует в управление часть своей прибыли.

Так вот, в XX веке всеобщее внимание в основном привлекал вопрос о том, на что именно государство тратит свою часть дохода. Отсюда возникали идеологемы «эксплуататорского государства» (все доходы достаются одному правящему классу), «государства – ночного сторожа» (с разрешения общества берет ровно столько налогов, сколько нужно для поддержания правил экономической игры), «бюрократического государства» (все доходы тратит на себя), «тоталитарного государства» (все доходы тратит на достижение утопической цели, поставленной вождем), «государства всеобщего благосостояния» (все доходы раздает на социальные и благотворительные нужды).

Государство может влиять на размеры налогов двумя принципиально различными путями:

– либо, не вмешиваясь в управление собственностью, изменять правила распределения совокупного дохода, варьируя число, тип и размеры налогов, технологию сбора и т. п.; в этом смысле установки убежденных популистов и крайних либералов качественно однотипны и различаются только противоположным знаком (больше налогов – меньше налогов);

– либо вносить конструктивный вклад в повышение эффективности управления конкретными предприятиями, собственностью отраслей, регионов и страны в целом, благодаря чему увеличение общей прибыли в равной мере увеличивает доходы каждого из собственников, включая государство.

Современные государства все в большей мере ориентируются на второй путь, то есть ведут себя как нормальные собственники: реинвестируют возрастающую часть своего дохода в мероприятия по повышению эффективности управления собственностью, что в свою очередь увеличивает размер этого дохода.

Три обстоятельства превращают роль государства в общем ряду собственников из нормальной в исключительную.

Во-первых, само собой, масштабы деятельности, инвестиционная и ресурсная мощь.

Во-вторых, фактическая позиция координатора, поскольку, как уже говорилось, только государство одновременно входит в число акционеров всех предприятий, действующих на его территории (за исключением криминальных и теневых).

В-третьих, монополия на стратегические рычаги управления: только государство полномочно и способно инвестировать в такие факторы эффективности, как национальная система подготовки кадров, глобальные инфраструктуры, определяющие общий климат хозяйствования (транспортные сети, средства связи, энергетика и т. п.), институты социокультурной идентичности (при отсутствии вкладов в эти последние возникает неудержимый отток из страны квалифицированных кадров и ключевых ресурсов).

В условиях глобального миропорядка, когда уменьшение трансакционных издержек делает экономические границы все более прозрачными, главная задача государства как собственника – поддерживать национальный стандарт эффективности управления на уровне не ниже международного. Иначе неизбежен отток собственности из страны.

На мой взгляд, центральная задача как несостоявшихся «административных реформ», так и крепнущих поисков преемника состоит в переходе от архаического государства – сборщика податей к современному государству-собственнику. Ничего сверхъестественного в ней в общем-то нет, особенно в сравнении с построением социализма в отдельно взятой стране. Но будучи долгое время игнорируема, она доросла до острой проблемы. С ней с ходу столкнется любой новый кабинет, и сидеть в этом кабинете будет очень неуютно.

В 1993 ГОДУ вышла ваша книга «Смысл». А в чем смысл новой книги?[10]

Один из моих учителей – Спартак Петрович Никаноров объяснял, что сама по себе авторучка, найденная на дороге, ни смысла, ни функции не имеет. А обретает его только там и тогда, где и когда по дорогам ходят существа, которые умеют писать, знают, зачем это делать, кому писать и как, и привыкли пользоваться при этом подобными авторучками. Смысл возникает в контексте. Сейчас у нас никто никаких книг не читает, а если и читает, то по итогам этого чтения ни к каким практическим действиям не приступает. Мы дожили до времен, когда в «самой читающей стране» смысл чтения исчез... Есть, правда, социальный контекст, вполне определенные обстоятельства действия, в рамках которых смысл возникает для тех, кто действует.

Так есть ли этот контекст? Кто должен книжку прочитать и что станет после этого делать?

Книга состоит из двух типов текстов. Первые уже публиковались в бумажных и электронных журналах, вторые специально извлечены на свет из оболочки стенограмм либо представляют собой рабочие документы, порожденные в процессе разработки и реализации конкретных проектов.

Вообще с годами меня все меньше интересуют тексты-фикшн, то есть фикции, сочиненные в художественном отрыве от фактологии. Куда притягательнее реальность, не опосредованная графоманскими домыслами о ней. В отличие от привычной книги, написанной «для всех» и запущенной в белый свет как в копеечку, у этой имеется адресная аудитория. Понятно, что учебник по акушерству и гинекологии может купить подросток, который испытывает, как раньше говорили, нездоровый, а теперь скажем – вполне здоровый интерес к обстоятельствам появления человека на свет, но не имеет других источников информации. Допускаю, что и эту книгу кто-нибудь купит из праздного любопытства. Но маловероятно, поскольку книга посвящена такому странному, диковинному предмету, как собственность.

Имеется некая историческая общность, бывшая до недавнего времени нашей страной, у которой собственника сегодня нет. И это приводит ко многим печальным и нелепым последствиям. В то же время всегда и в любой стране были и есть люди, которые, не имея никакого мандата на владение или распоряжение страной, ощущают и ведут себя как собственники. Подбирают и несут в урну чужие окурки, борются с бесхозяйственностью, пытаются повернуть или, наоборот, помешать поворачивать реки вспять...

Если же в стране отсутствуют те, кто о ней как о целом заботится, – она как страна исчезает, распадается на кусочки, по контурам которых есть люди, готовые и способные выступать как собственники этих кусочков. Вся ее территориальная, экономическая и духовная целостность существует лишь постольку, поскольку есть кто-то, кто говорит: «Вот это – мое!»

Соответственно книга рассчитана на то, что она тем или иным образом понадобится для совместной деятельности весьма сейчас малочисленному и рыхлому сообществу лиц, которые фактически ведут себя – и не только по сознательности, но и по компетентности – как собственники. Если не всей страны, то каких-то ее больших подсистем. Энергетики, или медийного сообщества, или образования, или какой-то отрасли... Гражданам же, которые не распространяют свою идентичность, практическую деятельность и чувство хозяина за пределы своей семьи или бизнеса, эта книга не нужна.

А что представляет собой сегодня это сообщество собственников в России?

Как сообщество – почти ничего. Позиция собственника у нас из общественного сознания испарилась или ассоциируется с жульем. «Собственник страны» – вообще странное словосочетание, идеологии и технологии подготовки таких людей нет, системы передачи компетенции нет, чего ни хватишься – ничего нет.

Поэтому цель наших проектов – как раз формирование сообщества людей, считающих, что страна принадлежит им, а они – нашей стране, и принадлежность эта выражается для них в целом ряде конкретных и обязывающих позиций. Сообщество это нуждается в том, чтобы выстроить внутри себя систему профессиональной взаимопомощи, и в собственном скорейшем росте.

Понятийная триада «Россия, собственность, идея» восходит к древней духовной традиции, к Троице и к той троичности, о которой писали Отцы Церкви. Троичность – следующий шаг вслед за тем дихотомическим мышлением, в которое мы себя вогнали неумеренной любовью к Западу: правое – левое, север – юг, правоверный – еретик и т. д. У нас такое мышление привело к тому, что мы считали: есть Россия снизу и идея сверху, а в центре я любимый – окрылился идеей и пошел руководить.

Я же указываю на те смыслы, которые включены в понятие собственности русским языком. Если обратиться к нему, мы поймем, что слово это восходит к древнему слову «собство» или «свобство», к корню «сво», от которого происходит и «свобода», и «своеволие», и «освоение», и «обособление», и «усобица».

Что касается идеи, то все потуги постичь ее напрямую бессмысленны. Идея глубже всех наших познавательных средств, систем символов, образов и понятий. Про русскую идею определенно можно сказать только одно: что ее собственностью на земле является Россия. Пора занять не научно-филологическую, а практическую позицию управляющих этой собственностью во имя этой идеи и повернуться не в сторону идеи, а в сторону России.

Что для вас здесь «Россия»?

«Россия» для меня – это имя, по которому я к ней обращаюсь. В нем же и ответ на вопрос: «Мальчик, ты чей?» Я – русский. Я принадлежу России. Но в каком-то смысле это вещь обоюдная. Если я ее собственность, то и она – моя.

Если же отвечать на вопрос, чьей именно собственностью я являюсь в России, то, видимо, все-таки не корпорации «ЛУКОЙЛ» и даже не агропрома, а, философски выражаясь, некоего субъекта. Этот-то субъект как раз и может быть обозначен словами «русская идея». Но русская идея – часть общечеловеческой. А общечеловеческая идея родом из того мира, откуда все идеи... Это, если цитировать Владимира Соловьева, то, что Бог о нас думает в вечности, а не то, что мы о себе думаем во времени.

Поэтому идея для меня – имя трансцендентного субъекта, земной собственностью которого является Россия, и в том числе я. В этом нет ничего обидного. Так же как в понимании той очевидности, что эту идею мы постичь не можем, хотя и обязаны! Христианнейший автор Гегель писал: Бог открылся человеку не из милости – не просто продемонстрировать, что он может быть познан, а дабы показать, что человек обязан его познавать.

Так и русскую идею мы духовно познавать обязаны, но делать это будем очень долго. А покуда должны понять, что между Россией как страной и идеей как мыслью Бога стоим мы как люди, обязанные эту идею осуществлять в конкретной, практической роли собственников, управляющих.

То есть для начала нужно познать само понятие собственности (и управления)?

Символы, образы и понятия – это все социальные шаблоны, разменные деньги духа. Мы их всасываем с молоком матери или глотаем с детским питанием. Собственность как таковая глубже любого понятия собственности. Каждая культура, каждое время имеют свое понятие собственности. И – хоть это и каламбур, но имеющий, как ни странно, прямой смысл – собственность делится по понятиям! Какое вы имеете понятие о собственности – такую ее долю и получите. Если вы ограничили это понятие, то в ограниченном виде и получите. Рамками региона – получите регион, рамками мыльного заводика – получите мыло. Вылезете за рамки – получите пулю.

Но понятия, в сущности, недостаточно. Надо, чтобы это понятие воплощалось в практических действиях. В вашей готовности и способности их совершать. Это подразумевает владение всем современным арсеналом форм взятия собственности под контроль, защиты, реструктуризации. Если вы не умеете захватывать по всем правилам плохо управляемое чужое, то рано или поздно не сможете отстоять свое.

Правда, современная собственность не требует ничего ни у кого отбирать. Достаточно получить частичный доступ (access) к необходимому ресурсу и включить его функционирование в схему производства нового продукта или услуги. У вас есть завод – и отлично. Но я включаю его в свою схему, и он вдруг начинает получать больше заказов. Заводу хорошо – заказы выгодные, оборот увеличивается. Доходы растут. Но доходы титульного собственника растут на 12 процентов, а предпринимателя, создавшего новый продукт, – на 120. Вот и все. Происходит дележ не той старой собственности, которая остается при своих, а новой, добавленной, которая производится за счет тех же ресурсов, рассеянных между старыми хозяевами, но более эффективного их использования к обоюдной пользе.

Роль человека вы определяете как управляющего?

Человек может состояться как принадлежащий к данной культуре (в нашем случае русской), если он ведет себя как собственник своей страны. Но качество собственника обретается главным образом не в голове, а в руках. Это набор компетенций в способе хозяйствования, в конструировании отношений с другими субъектами и способе коммуникации. Поэтому вопрос собственности – центральный и ключевой, и не столько философский, сколько практический. Если человеку удается состояться как собственнику своей квартиры, семьи, корпорации, региона или страны, это дает ему право надеяться на нечто большее. Состояться вообще как человеку.

СОБСТВЕННОСТЬ И СВОБОДА: ПЯТЬ ВОПРОСОВ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОВЕСТКИ ДНЯ[11]

После обличительных выступлений коллег мне достается роль доброго следователя. Постараюсь говорить бесстрастно о том, к чему невозможно отнестись беспристрастно.

Моя тема – собственность и свобода. В русском языке это слова однокоренные. Оба породнены далевским словом «свобство». А корень его восходит к санскритскому «свамитва», «самити», откуда берут начало русские слова «свой» и «сам» и вошедшее во многие языки swami – «учитель». Собственность – великий учитель свободы. Через выход человека из своей обособленности, через преодоление междоусобиц, овладение свойствами, обретение самости он движется к освоению свободы.

В 1843 году молодой доктор философии Карл Маркс, в то время убежденный антикоммунист, пишет в статье «К еврейскому вопросу»: «Государство есть посредник между человеком и свободой человека. Как Христос есть посредник, на которого человек перекладывает всю свою божественность, всю свою религиозную ограниченность, так и государство есть посредник, в которого он вкладывает всю свою небожественность, всю свою человеческую свободу». Анализируя конституцию Франции 1793 года, он замечает, что в соответствии с ее принципами «практическое применение права человека на свободу есть право человека на частную собственность». «Человек не был поэтому освобожден от собственности, – он получил свободу собственности. Он не был освобожден от эгоизма промысла, – он получил свободу промысла».

Я к тому, что «власть» несопоставима со «свободой» напрямую. Власть – всего лишь один из институтов государства. А институты государства – только часть институтов собственности. Поэтому власть – внутренний, частный момент движения к свободе.

И второе уточнение. Годом, когда российская Пандора распечатала ящик перемен, явился не 85-й, а 83-й. Казалось, свобода с приходом Андропова была еще более ограничена. Но Андропов признал, пусть сквозь зубы, неизбежность предстоящей свободы, от которой некуда деваться, страшной свободы самоопределения.

1983 год стал для моих друзей и для меня началом похода сквозь этажи власти в поисках ядер контрэлиты, потенциальных носителей новой идентичности. Мы шли туда со своим вариантом ответа на вопрос «что делать?», основанным на институционализме раннего Маркса, на понимании собственности как отчуждения, человеческой деятельности как систематического, конструктивного усилия по его преодолению. Багаж этот, никем так и не востребованный, послужил материалом для сотен часов бесед с мыслителями из высшей номенклатуры и на закате перестройки был опубликован массовым тиражом в виде книги «После коммунизма». Как мы все теперь понимаем, проблема российского общества не в дефиците ответов на судьбоносные вопросы, а в отсутствии институтов, в рамках которых их было бы возможно ставить и решать. Мы – общество мыслителей-маргиналов, наш народ безмолвствует и бездействует институционально.

Как мы воспользовались свободой? Публицистическая квадрига Нуйкин – Клямкин – Баткин – Шубкин уверенно понесла по магистрально-общечеловеческому пути (он же «дорога к храму») туда, где пышнее пироги. Все это в общем-то помнят. Важнее припомнить, чем ответила власть. Горбачев подруливал к генеральному креслу под невнятным лозунгом «живого творчества масс». Что же было предложено массам на апрельском, 1985 года, пленуме ЦК? Против кого творим, товарищи?

Я прихватил с собой пожелтевшую таблицу, которую мы составили после апрельского пленума, где в первом столбце – судьбоносные вопросы, а в остальных трех – ответы, которые дали на них два съезда КПСС в марте 1966-го и в марте 1971-го и, наконец, новаторский пленум в 1985-м. Документ состоит из прямых цитат, тем не менее результат получился антисоветским до жути: идейный манифест перестройки дословно воспроизвел партийные штампы двадцатилетней давности.

«В последние годы стали проявляться такие отрицательные явления, как замедление темпов роста производства и производительности труда», – тревожился Леонид Ильич в 1966-м. «Главный вопрос сейчас в том, как и за счет чего страна может добиться ускорения экономического развития», – вторил Михаил Сергеевич двадцать лет спустя.

1966: «Главным источником роста производительности труда является ускорение научно-технического прогресса».

1985: «В качестве главного стратегического рычага идентификации выдвигается на первый план кардинальное ускорение научно-технического прогресса».

1966: «Новый подход состоит коренным образом в улучшении государственного планирования, расширении хозяйственной самостоятельности, инициативы предприятий, повышении ответственности и материальной заинтересованности производителей».

1985: «Сейчас нам стала ясна концепция перестройки... хозяйственного механизма. Развивая дальше централизованное начало в решении стратегических задач, нужно смелее двигаться вперед по пути расширения прав предприятий, самостоятельности, внедрять хозрасчет и на этой основе повышать ответственность...»

Если уж говорить о катастрофе – то была катастрофа бессубъектности, прочее стало следствием.

Спустя месяц в записке одному из крупных партийных бонз (он по сей день жив, и потому произносить его имя негуманно) мы отчаянно взывали: «Следует сказать со всей уверенностью: для нас сохранение существующего типа развития еще хотя бы на пятилетие подобно игре с Историей в русскую рулетку. Все мы испытываем на себе наваждение обыденности, ту иллюзию, что сложившийся ход вещей незыблем и будет сохраняться вечно, что с назревшими переменами можно не спешить. Из истории хорошо известно, чего могут стоить подобные иллюзии».[12]

Кому известно? Что за история такая?

И вот спустя еще двадцать лет мы вплотную добрели до точки невозврата, неотвратимости того, о чем Глеб Павловский сказал в замечательной заметке о зоне «Ю». Бессубъектная эволюция, историческое гниение. Перегнивание общества – к чему уж так отчаиваться – часто бывает в итоге благодатным, особенно на фоне небархатных, сермяжных революций. Это процесс, с одной стороны, распада и тления, с другой – образования перегноя, удобрения и прорастания.

Процесс, похоже, пошел. Мы в компосте реформ. Вот и на новую проблематику свободы мы выходим (точнее, выползаем) через черную лестницу собственности в ее грубо-хозяйственном формате. По этой лестнице нам доставили-таки повестку дня. Позвольте вручить ее собравшимся – за безвременным отсутствием адресата.

Это пять вопросов о собственности.

Первый вопрос– государство как собственник. В чем его роль? Это ночной сторож при разграбленном складе? Тоталитарный мытарь? Или государство может и должно не только поощрять предпринимательство, но и само стать предпринимателем – современная концепция государства, родившаяся во времена Ленина – Рузвельта.

Второй вопрос – крупная собственность и олигархическая приватизация. С годами чувство ее глубокой социальной несправедливости во всех слоях российского общества только крепнет. Одновременно нарастает вполне рациональное понимание неприемлемости ее итогов. Взять хотя бы то, что в частные руки попали (а оттуда пошли по миру) колоссальные стратегические ресурсы, которые во всем мире управляются под контролем и с участием государства, в прозрачных публичных корпорациях. С другой стороны, спектр и качество идей по поводу корректировки итогов приватизации таковы, что даже упоминание о любой из них действует на рынок как террористический акт. К форсированию Рубикона еще не приступали, а кучу кораблей уже сожгли.

Третий вопрос– о наших малых и средних предпринимателях. В развитых странах они – сердцевина общества, они производят больше половины национального продукта. У нас это жалкая кучка, которая практически не увеличивается. Они находятся в осаде, их душат налогами и бесконечными проверками, им не дают развиваться – и это правда, хоть и не вся. Как сделать так, чтобы в стране наряду с чиновниками, олигархами и нищими появилось еще одно сословие – предприниматели?

Четвертый вопрос – о собственности рядовых граждан. В том числе тех, кто не считает себя собственником, живет на зарплату или пенсию. Была гениальная в своей простоте идея, извращенная ваучерной приватизацией: в принципе каждый человек – собственник, у него есть доля в собственности страны, которую государство должно ему выдать, чтобы он с нее получал доходы и на них жил. Для ее реализации нужен пустяк – вернуть капитализацию российской собственности к такому уровню, чтобы каждая доля превысила обещанные 10 000 у. е. Тогда пенсионные фонды позволят получать с нее 100 у. е. в месяц. От этой идеи никуда не уйти. Другое дело, что не каждый из граждан способен управлять своей собственностью, и ему в этом должны помогать уполномоченные государственные или государственно-частные организации.

Наконец, пятый вопрос – государство как собственность общества. Это не игра слов: общество, а не государство является хозяином страны, государство – директор, управляющий от его имени. Другое дело, что в России приказчики нередко подменяли хозяев, хлопающих ушами.

Не дело государства выдвигать национальные идеи, программы реформ, конструировать новую идентичность. Тщетно мы обращаемся к нему с вечными русскими вопросами. Государство – система институциональных игр по поводу перераспределения имущества, захвата и удержания власти, контроля над законодательным процессом. Временной горизонт этих игр ограничен интервалом удержания власти, институты государства не в состоянии вести себя стратегически. Это дело общества. Но у современного российского общества практически нет жизнеспособных институтов, не считая микроорганизмов «негосударственных и некоммерческих организаций».

Центральная проблема сегодня – общество как собственник страны, как субъект ее трансформации. Чтобы стать собственником, хозяином, оно должно выстроить институты идентичности, институты формирования и прогнозирования общественных потребностей, институты управления общественными способностями.

Формирование Общественной палаты как одного из институтов гражданского контроля за деятельностью государственных институтов в случае успеха явилось бы полезным, но достаточно случайным и второстепенным шагом в эту сторону. Вот типичный способ мышления и действия нашей российской власти и нашей зоологически антигосударственной оппозиции: начинать строительство самолета не с крыльев, двигателей, системы управления, а с тормозов шасси.

ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО: СОБСТВЕННОСТЬ НА ВЛАСТЬ[13]

Тема нашей беседы – будущее политическое устройство России. Что бы вы в ней выделили как самое главное, острое?

Если мы и впрямь хотим острого, нужно постараться, чтобы обсуждаемые вопросы самой конструкцией не предопределяли тупое.

Вопрос про будущее политическое устройство России неявно подразумевает, что оно, это устройство, всенепременно будет политическим. И впрямь: а в чем же счастье, как не в пирогах? Слово «политический» при этом произносится нами так же трепетно и эротично, как смачное слово «власть». И в статье Рифата Шайхутдинова,[14] которую мне велел прочитать Леонтьев, это тоже ощущается.

Прежде всего хотел бы сказать, что это очень интересная, сильная статья. Замечательно, что среди депутатов есть такие умные и яркие люди. Но вот загадка нашей власти: развинчиваешь ее на элементы, вынимаешь отдельного представителя – Юрий Батурин, три высших образования, доктор наук, умница. А когда смотришь, как власть ведет себя как целое, – такое впечатление, что она состоит из неандертальцев. Это означает, что проблема не в людях, не в их знаниях и убеждениях, а в самом устройстве социальной ткани. По-видимому, у нас ужасно архаическая, неэффективная социальная ткань, в том числе властно-политическая.

О неизбежном вымирании того типа власти, к которому мы привыкли, я писал довольно давно, начиная с 1983 года. Один из новых текстов на эту тему – «Неудержимая власть» из «Русского журнала» за 2000 год. Власть невозможно удержать, она сквозь пальцы просачивается и умирает сама по себе. Проблема даже не в том, что какие-то нехорошие люди, политтехнологи, коварно ее отнимают. Она как таковая расползается, ее материя архаична, исчезли поддерживающие ее социальные структуры. Власть – хрупкий, вымирающий уклад, цветок, который вянет, потому что изменилась питавшая его почва.

Новое издание конспирологии повелевает нам искать злых, жестоких и коварных масонов-политтехнологов. Но их приход – одно из следствий, а не причина. Точно так же погибло нежизненное индустриальное общество с огромными заводами, где по гудку тысячи рабочих к семи утра шли к станкам, плавили, ковали и точили многотонные шестерни и болванки, которые потом вывозили оттуда на склад, где они долго ржавели. Но вишневый сад загубил не Лопахин.

Приведет ли путинский проект реформы власти к ее эффективности?

А вы все о своем... Давайте посмотрим, какие ответы на этот вопрос вырастают из статьи Шайхутдинова. Не хочется вести с ним полемику, наоборот, хочется соглашаться. Я вообще думаю, что истина не рождается в спорах – уже хотя бы потому, что она вообще не рождается, а пребывает вечно.

Например, здесь тоже есть мысль, что дело не в коварных внешних силах (они существуют всегда) и не стервятники виноваты в смерти ослабевших животных. Автор пишет, что власть поменяла свою природу, перешла в организацию коммуникаций. Коснусь только тех мест, где, как мне кажется, мы с коллегами могли бы кое-что содержательно уточнить и дополнить.

Автор противопоставляет новых технологов традиционным политтехнологам, хотя для обычного человека это одно и то же. Видимо, просто есть хорошие политтехнологи и плохие. Но раз возможны политтехнологи, значит, есть и экономтехнологи, и стратегтехнологи. Последние – это как раз те, кто, по мысли автора, может перепроектировать то, что он называет «легитимностью». Скорее здесь имеется в виду не легитимность, а идентичность. Индейцы племени сиу – это не легитимность. Переформатирование идентичности, кстати, необязательно гибельно и злокозненно. Если человек со своей идентичностью зашел в тупик (как японский солдат, который через тридцать лет после войны вышел из джунглей и все еще борется за солнцеподобного императора), ему надо помочь выжить в другом мире.

Автор соглашается с формулой Ющенко – Саакашвили о том, что воля народа сильнее государственной машины. Но тут же перетолковывает ее на свой лад: государственная власть слабее технологий, которые используют в том числе и волю народа. Получается, что народ такая штука, которую можно использовать, и есть технологи, которые берут волю народа и ею манипулируют.

Думается, картина глубже и сложнее. Институты общества всегда сильнее институтов государства. Оговоримся: если государство понимается конкретно как state, как на Западе. У нас же само слово «государство» синкретично – об этом, к примеру, писал Виталий Найшуль в вашем журнале.

Вопрос «оранжево-бархатных революций» не в том, что какие-то политтехнологи использовали народ, а в том, что институты общества (кем-то наверняка подзуживаемые) сбросили – как им и положено делать – архаичные институты государства. А государство не пожелало, не сумело, не смогло, не захотело самореконструироваться, чтобы защититься, чтобы соответствовать времени. Если император в Китае не соответствует мандату неба, мандат неба у него изымается. Конкретно с сообщением о неполном соответствии мандату неба присылается Лю Бан – крестьянский вождь с оранжевой повязкой. Он приходит, изымает мандат, потом садится на еще теплый трон и возобновляет ход истории.

Мы часто забываемся и путаемся, привычно говоря о России как о государстве. Россия – это страна, в которой, как и в прочих странах, есть свое общество, есть государство и есть хозяйство. Среди институтов государства в свою очередь есть один особо нами любимый под названием власть.

Цитирую Шайхутдинова: «Именно власть должна объяснять гражданам, всему миру, зачем существует великая страна Россия».

Тут как раз налицо такая путаница. Власть как часть государства перепутана с целым, а государство – с обществом.

Под властью в статье (как и вообще в русском архаическом дискурсе) разумеется древняя социальная материя, в которой еще не произошло отделение государства и хозяйства от общества и тем более разделение государства на институты. Эта материя описана в «Золотой ветви» Джеймса Фрезера. Я велик и могуч, сижу на троне под священной омелой, и с виду я – власть. Но потом, когда вышли сроки, меня торжественно несут с песнями на заклание, на сакральную процедуру воссоединения неба с землей. Я главный маг-чародей, главный вождь, главный охотник. Но я ничего не решаю, только воплощаю Великое Единение, блюду Ритуал и совершаю каждый год в день солнцестояния обряд плодородия. Только такая «власть» может быть субъектом реформ, а не просто их исполнителем. Только она может воплощать в себе национальную идею в отличие от безыдейной по определению чиновной вертикали.

Современная власть – продукт многократных распадов, отслоения «общего сознания» от «общественного бытия» и глубокого разделения труда. Дело современного государства – выполнять волю общества, естественно, думая при этом, как бы переизбраться или переназначиться через четыре года. А если шансов на это нет, то по возможности нагрести добра на безбедную жизнь на пенсии либо в изгнании. Но для этого государство должно делать что-то полезное для общества, например, ремонтировать дороги, защищать от супостатов.

Наше дело – выбраться из понятийной путаницы, иначе придется искать у себя под кроватью вражеских политтехнологов. Они там – говорю без тени иронии – сидят и коварно владеют технологиями, но ничего особенного в этом нет. Проблема не в том, у кого круче технологии, а в том, как устроены институты нашего государства и чем они руководствуются.

Главный вывод Шайхутдинова, с которым трудно не согласиться: власть должна срочно прекратить заниматься истощением общественной жизни, концентрируясь на государственно-бюрократических структурах, необходимо строить власть поверх всех сил, не сводя ее к государству. Только с этим призывом бесполезно обращаться к власти, он адресован обществу.

Второй слой этого призыва воспроизводит главную идею сборника «Вехи». Пока мы находимся в модусе перераспределения уже имеющегося имущества – это дело власти, спору нет. Мы говорим: «Ну-ка, раздели по справедливости» – она и делит, как может. Но поскольку того, что подлежит разделению, на всех наверняка не хватит, власть кое-что оставляет себе. И Шайхутдинов говорит здесь то же самое, что и «Вехи»: способность больше производить первичнее и важнее умения распределять. Нужно мощное общество, влиятельное, богатое, умное, сильное, в чем-то само с собой несогласное, кипящее вокруг идентичности, развивающейся и переопределяемой. Тогда и с властью будет все в порядке.

И здесь возникает самый главный вопрос по поводу власти. Не так важно, сама ли власть загнивает или дело в том, что какие-то злобные силы приходят из-за рубежа, употребляя новые технологии захвата власти. Кто-то должен ее защитить, подправить, модернизировать, обучить, подготовить к изменениям. Кто? Если она сама – тогда это тупик. Но если мы согласимся, что это общество, то в каком виде оно может это сделать? Оно должно иметь разум и голову, чтобы думать, руки и другие органы, чтобы действовать. Иными словами, обществу необходимо иметь собственные институты, причем более могучие, чем у государства.

Заранее можно сказать, что какой-то очень важной части институтов следует печься об идентичности. Идентичность должна наглядно воплощаться. В обществах прошлого это происходило через тотемного зверя, царябатюшку, через партию нового типа. Нормальные люди не могут идентифицироваться абстрактно. Идентичность выражается в том числе в символах, в каноне отечественной литературы, музыки, в образном ряду героев.

Далее, должен быть набор институтов, которые занимаются общественными потребностями. Хозяйство страны, которая не угадывает собственных завтрашних потребностей, обречено закапывать свой валовой продукт в землю. Даже на Западе догадались, что посредством маркетинга можно управлять потребностями, проектировать и прогнозировать их. Но это дело не государства, а общества.

Третий блок институтов формирует общественные способности. Он направляет и при необходимости реформирует всю систему образования, обучения и воспитания. Государство не может этим заниматься, у него на это нет ни сил, ни компетенций.

Шайхутдинов, давая рекомендации власти, выступает как представитель общества, находясь при этом в одном из институтов государства. Почему? Потому что у российского общества нет своих институтов. Во власти нет места для мозгов, власть – это покатый череп, который призван держать удар, как броня танка. Когда появляется умный человек, желающий повлиять на развитие страны, он сначала пишет статьи в журналы и газеты, но никто не читает журналов, а в газетах редактор не примет его писанины. Издав сто пятьдесят книг, став доктором наук, ученым с мировым именем, он понимает, что его как никто не слушал, так и не слушает. Тогда в отчаянии он идет и нанимается советником, политологом, политтехнологом. А власть его взвешивает на единых административных весах наряду с начальниками департаментов и заведующими бюро, и выясняется, что на этих весах он весит очень мало. Он просто мелкая сошка, спичрайтер. Так Бердяева после революции записали в профсоюз типографских рабочих, поскольку он что-то там писал и это потом печаталось. Как только интеллигент идет во власть и записывается в политтехнологи или советники, его тут же заносят в разряд канцелярских крыс. Максимум, до которого он может доползти, – координировать написание ежегодного послания Федеральному собранию. И кто читает эти послания?

Так нужна ли нам реформа политической системы?

Нам политическое устройство нужно – или политтехнологическое? Что такое «политическое устройство»?

Ведь идет реформа министерств, укрупнение регионов...

Я понял ваш вопрос, поймите же мой ответ. Реформы – это вообще не политическое дело. Политика – борьба за власть. Нормальная власть борется за власть, а победив в борьбе, властью распоряжается. К реформам ее может вынудить только отчаянное давление общества. И реформа для нее – только отчаянная форма выживания под таким давлением. Потому что если нет могучего давления со стороны общества, то реформы, начатые по инициативе власти, разъедают, подтачивают и уничтожают власть. Любые реформы ломают сложившийся уклад, нарушают чьи-то интересы. К политике, как я уже сказал, реформы никакого отношения не имеют. Разменной монетой в политической игре реформы становятся только тогда, когда общество выбирает агента реформ на конкурсной основе. Общество говорит: «А ну-ка, власть, ты у нас плюралистическая, у нас есть несколько партий, и я выберу только ту из них, которая лучше будет проводить реформы». Тогда партии созывают своих умников, и те начинают строчить программы реформ. Потом эти реформы предъявляются обществу, и общество, не вчитываясь, голосует – как правило, сердцем.

Для власти самой по себе реформы самоубийственны. Всякая реформа уничтожает ткань власти. Реформы портят жизнь гражданам, те тут же хотят переизбрать власть, говоря «отстаньте от нас, деды и прадеды жили без реформ», не слушая никаких рациональных аргументов.

Поэтому вопрос изначально заводит нас в тупик. Современное общество не должно быть устроено политически. Общество, устроенное политически, умирает. Ему надлежит быть устроенным по-другому, «социотехнологически». Не дожидаясь, пока придут «оранжевые» дяди и тети переделывать на свой лад политические и прочие институты, общество должно постоянно переделывать их само. Надо защищать компьютер от вирусов, а не сидеть и плакать: мы только вышли в Интернет, а тут – трах-бабах, и жесткий диск накрылся. А почему ты полез в Сеть без системы защиты и обновления? Жалко было купить или скачать?

Эти реформы будут эффективны?

Нет. У нас сегодня нет эффективных институтов общества, от которых могут исходить концепция реформ, давление на власть и другие институты государства, чтобы оно проводило эффективные реформы. У нас нет субъекта разработки и реализации эффективных реформ. Это вообще не дело власти. Не надо от нее требовать того, что она делать не может и не должна. Только под давлением и по поручению общества, приняв от него концепцию реформ, задачи, цели, этапы, предоставив обществу выбор из набора политических игроков, оно может что-то проводить.

Общество посредством Общественной палаты может надзирать за проведением реформ. Но чтобы надзирать, нужно сравнивать то, что делает власть, с тем, что она должна делать. Одна палата не может разом и надзирать, и сочинять, что должна делать власть. Поэтому «разделение ветвей» в обществе еще более необходимо, чем разделение властей, поэтому институтов здесь требуется много, и они должны быть сложным образом устаканены между собой. На Западе действует куча мозговых трестов, между ними все время происходит борьба концепций, другие организации и фонды формируют механизмы обсуждения и согласования, готовят кадры элит и контрэлит, затем медиаструктуры запускают пилотные проекты в сфере обновленной идентичности, и только когда все это утряслось, оно вываливается в политическое пространство. Государство понимает, что общество созрело и требует перемен.

Существуют ли в недрах нашего общества проекты реформ помимо путинского?

У нас фантастически богатое общество. Несмотря на все потрясения, репрессии, несмотря на то что много людей уехали за границу. Это щедрая умом, фонтанирующая идеями земля. Проектов много, большая часть этих проектов заведомо лучше того, который реализуется, но все они маргинальны. Имеются местечковые клубы «За могущество России», центры глобальных и прочих стратегий, состоящие из трех с половиной человек, и не все они шизофреники. Но практически начисто отсутствуют общественные институты, которые позволили бы обозревать и сканировать это интеллектуальное богатство, выбирать наиболее адекватные времени и месту идеи и раскручивать механизмы адаптации, через которые общество будет их принимать, с ними идентифицироваться, а потом говорить: «Мы – общество с новой идеей. А вы – государство еще со старой, поэтому вы не наше государство. Либо мы вас снесем, либо вы, изменившись, станете нашим государством».

Надо скорее эти институты формировать, заимствовать, копировать, адаптировать. Как Владимир Ильич писал, «черпать обеими руками из-за границы». Надо передирать институты откуда можно, не только из Европы, но и из Японии, Малайзии, Бразилии, Эмиратов. А покуда у нас в стране сохраняется ситуация, при которой человек, разрабатывающий новую концепцию спасения отечества, – либо городской сумасшедший, либо опасных псих, подлежащий принудительному лечению, либо тихий маргинал.

Не хотел бы сейчас вдаваться в конкретные детали. Замечу только: создавать институт идентичности и другие институты общества возможно лишь из того, что укоренено в истории, проросло в социальной ткани. Их не склеишь на пустом месте из филателистов с правозащитниками. Институт президентства у нас уже состоялся. Причем именно как часть общества, а не государства – там ему как раз не очень рады. Понятно, что этот институт в зародышевом состоянии, что, не понимая своего жанра, он все время пытается влезать в технические дела власти, вместо того чтобы ставить и продавливать стратегические цели и ориентиры. Предстоит формировать нечто похожее, с одной стороны, на монархию, а с другой – на ЦК КПСС. Нужен институт, который будет правящим, но не властным. Как институт королевства в Великобритании. Там должны собираться носители новой идентичности, созревать идеи реформ, должен оформляться социальный заказ власти. Там, а не на майдане. А пока власть занимается самореформированием, ничего хорошего из этих госмастурбаций не выйдет.

Вопрос о будущем политическом устройстве России является частным элементом решения вопроса о собственности. Стратегию формирует собственник страны. Именно хозяин определяет, каким должно быть будущее. И здесь архаика, синкретизм русской речи не мешают, как в случае с «властью», а скорее приходят на помощь. «Собственность» и «свобода», а также «свой», «свойство», «присвоение», «усобица», «способность» – в русском языке однокоренные слова... Как «винтовка рождает власть», по словам Мао, так сегодня способность рождает собственность. Тот, кто способен управлять, и становится собственником. Об этом – известная в новом институционализме теорема Коуза, об этом – «экономика доступа» вместо «экономики обладания» Джереми Рифкина.

Три простых требования предъявляются к тому субъекту, кто претендует на роль собственника, хозяина, тычет пальцем и говорит: мое. Мои шесть соток, мой курятник, мой автомобиль, моя корпорация, моя страна. Во-первых, если это ваше, то будьте добры обеспечить, чтобы куры не дохли. Иными словами, совокупность институтов собственности должна обеспечивать воспроизводство – хотя бы простое, а лучше расширенное. Во-вторых, не может быть хозяином человек, у которого половину шести соток занимает полуразрушенный дом, а на грядках телега стоит, у которой колесо украдено. Не может быть хозяином команда, которая желает порулить государством, но не знает, что делать с оборонкой, с машиностроительными заводами, турбинами, железными дорогами, и говорит: мы управляем денежной массой, а остальное пусть лежит. Поскольку мы не знаем, что с этим делать, пусть рынок работает. А рынок не в состоянии ничего поделать с производственными активами, созданными постиндустриальным социализмом. Реально я хозяин того, чем умею управлять. Раз я говорю, что экономика для меня – это денежная масса, стало быть, я хозяин не страны, а денежной массы. А в остальной стране кто хозяин? Поэтому есть третье требование. Приходит некто – хозяин соседнего участка, злой политтехнолог, мастер принудительного евроремонта – и говорит: «Ах, какая прелесть, какая чудесная грядочка! Мы у вас эту грядочку забираем, она у вас все равно без толку, а нам она очень понравилась». Так вот настоящий хозяин должен быть способен, используя весь арсенал способов – силовых, правовых, идеологических, технологических, иных, – эффективно продемонстрировать: это – мое.

Если на нашей территории есть анклавы хронически дотационных регионов, залежалых некапитализируемых ресурсов, не плачьте, когда придут китайцы или зулусы, все это заберут и будут глубоко правы. У нас самая большая территория в мире, а эффективность использования ресурсов катастрофически мала. Ну хорошо, пока еще формально действует принцип незыблемости границ. Но наш всемирный бесхоз не будут терпеть бесконечно. Нам скажут: «Слушайте, у вас там в Сибири можно ехать и два, и три дня, не встретив человека, у вас ресурсы под ногами валяются, а люди в мире миллионами гибнут без пищи и тепла. Вы – та самая собака на сене».

Главная угроза нашей власти, нашей независимости сегодня – то, что мы функцию собственника своей страны не осуществляем.

Что будет у нас в 2020 году с политической системой?

Если это будет у нас, а не на корейско-финской границе, то мы будем двигаться в мейнстриме, как и все. А мейнстрим состоит в том – и это поняли даже традиционалисты, – что современное общество занимается сознательной реструктуризацией, проектированием и конструированием своих институтов. Не тогда, когда в империю вторгаются гиксосы, амореи и вестготы-оранжисты, а опережая ситуацию. Тот, кто делает это быстрее и эффективнее, выигрывает.

Россия в 2020 году будет систематически, как и другие страны, заниматься реструктуризацией своих институтов, шаг за шагом, слой за слоем, а не пребывать в некотором идеальном состоянии «политической системы» по типу коммунизма как высшей и последней стадии. Россия – абсолютно такая же страна, как и любая другая, в ней те же самые институты, что и у остального человечества, упорядоченные и взаимодействующие вполне объективно и закономерно. Но при этом – абсолютно уникальная, потому что структура и конфигурация ее институтов собственности, как годовые кольца конкретного дерева, отражают ее собственную, единственную историю и неповторимые природные условия жизни.

Давайте хотя бы под конец беседы зададим друг другу несколько подлинных вопросов.

1. Какова все-таки роль современного государства в хозяйственной деятельности? Что должно вообще представлять собой государство как хозяйствующий субъект? Оно должно всех строить и централизовывать? Это новое издание III династии Ура, собирающей подати с помощью IT-технологий? Либеральный ночной сторож при разворованном складе?

Есть и другой концепт: современное государство – тоже предприниматель. Но не бизнесмен, стремящийся, как и положено, всем остальным перегрызть глотку, а именно предприниматель, конструктор новых цепочек и сетей производства добавленной стоимости, реинвестирующий часть своего дохода в управление собственностью страны таким образом, чтобы и доля государства, и доли всех остальных собственников росли.

Тема чрезвычайно горячая. Мы уже давно тормозим на этой развилке, а стоять-то на ней нельзя. Потому что так или иначе, если не государство, то отдельные яркие его представители лезут в хозяйство, как умеют и хотят, и расползаются в разные стороны.

2. Что делать с итогами неправедной приватизации? С одной стороны, все вроде договорились, что терпеть такое невозможно. Ряд стратегических ресурсов и активов, которые в мире, как правило, контролируются государством либо публичными корпорациями, у нас попали в руки частных лиц и управляются ими вкривь и вкось. А если управляются хорошо, то возникают страхи, что в любой момент они могут уплыть в собственность других государств. Ограниченный контингент номинальных собственников-олигархов выиграл в лотерею огромные куски ресурсов либо получил их в награду за ловкость рук. Тем временем вырос новый бизнес, который не участвовал в приватизации, эффективные управленцы и талантливые предприниматели владеют только тем, что сделали собственными руками, и получается вопиющая несправедливость в распределении собственности. Да и общество в целом не готово смириться с результатами приватизации, и понятно, что какой-то пересмотр ее итогов неизбежен.

С другой стороны, все понимают, что те формы пересмотра, которые взбредают в головы государственной гидры и озвучиваются, даже при одном упоминании об их возможности немедленно приводят к фатальным последствиям для рынка. И если таким образом восстанавливать справедливость, тяжело пострадают и те, кто, как считается, несправедливо получил собственность, и те, кто хотел бы эту несправедливость исправить.

Ситуация парадоксальная. Не двигаться невозможно, а двигаться некуда. Что делать? Ответ на этот вопрос должен быть дан вполне определенный.

3. Что делать со средним и малым предпринимательством? С моей точки зрения, там полнейший тупик. Хотя всем понятна проблема. Во всех странах «первого мира» предпринимателей много, они активны и производят львиную долю валового продукта. У нас их кот наплакал, они канючат, что погибают под давлением налогов, под огнем многочисленных проверок, что их надо спасать, защищать, создавать им льготный режим.

Во всей этой суматохе не задается и не обсуждается только один вопрос: что такое предпринимательство как стандарт профессиональной деятельности? Предпринимательству надо учить так же, как учат водить автомобиль. Иначе эта таинственная деятельность оказывается сродни алхимии, алхимики же никогда не будут составлять заметной доли населения. А что прикажете делать всем контролирующим-проверяющим, если они не имеют стандартного представления, как правильно устроено то, что они проверяют? Вот и шмонают все подряд, неусыпно и круглосуточно. В этой ситуации шансы на появление предпринимательства у нас равны нулю.

Государство может сыграть колоссальную роль в формировании конструктивного стандарта предпринимательской деятельности. А покуда этого нет, ситуация безнадежна. В отсутствие массового предпринимающего класса мы имеем престранное общество, в котором есть три сословия: чиновники, олигархи и нищие. И жиденькая прослойка предпринимательства вместо издохшей интеллигенции. Такое общество нежизнеспособно по определению.

4. Каковы должны быть отношения с собственностью у большинства населения? То есть у людей, работающих за зарплату, а также у тех, кто не работает и нуждается в социальной защите? В свое время была сделана попытка превратить всех в собственников методом ваучерной приватизации. При всех кошмарах, к которым она привела, в ее замысле сохраняется ядро здравого замысла. Предполагалось, что, поскольку государство долго отнимало у граждан все, надо каким-то образом накопленную им собственность, во-первых, раздать обратно, а во-вторых, превратить в постоянный источник их прожиточного дохода.

Нужно понять, что такое рядовой гражданин нашей страны как собственник. Вовсе не обязательно быть предпринимателем, чтобы быть собственником. И ребенок, и старик, и инвалид имеют право быть собственниками, другое дело, что их собственностью должен управлять пенсионный фонд или иные уполномоченные организации. Откуда же возьмется эта собственность, раз ваучер оказался пустышкой? И где пролегает граница социальной взрослости, за которой гражданин может и должен получить доступ к управлению своей собственностью и тем самым де-факто стать предпринимателем?

5. Каковы отношения между государством и обществом? И вообще куда подевалось это самое общество в России и где его взять? В кредит у МВФ?

Это едва ли не самая важная тема, которая сейчас ожесточенно, но бездарно дебатируется. Мы, собственно, с этого тоже начали беседу. На систему институтов государства (правительство, парламент, партии и т. д.) постоянно возлагается непосильное бремя, к ним обращаются с вопросами: а где у нас стратегия, а в чем наша национальная идея? Образованные люди давно уже говорят, что все эти вопросы развития страны в принципе может решать только общество. Но общество действует не само по себе, а через свои институты. Парадокс нашей страны сейчас в том, что если государство в ней имеет более чем многочисленные институты, если у бизнеса есть хоть какие-то структурированные островки в виде предпринимательских союзов и профессиональных органов саморегулирования, которые сейчас бурно создаются, то общество, похоже, не имеет никаких институтов, кроме планктона НКО.

Да, сейчас началось строительство Общественной палаты. Но в общем-то она уже по замыслу достаточно убога. Если на нее взвалить весь груз, все бремя вопросов об идентичности, национальной идее и стратегии – даже мокрого места не останется.

Это все тот же единый вопрос о собственности в разных его ипостасях. И чтобы обозначить возможность ответа на него, я снова вернусь к парадигме «Вех». Неразрешима задача справедливого распределения, если не прирастает то, что подлежит перераспределению! В условиях, если собственность страны быстро прирастает, и эта, и другие названные проблемы разрешимы. Ведь «реформы» начала 90-х обрушили капитализацию страны не в два, не в двадцать, а в несколько сотен раз. Сейчас важно не столько найти виновных, сколько обеспечить быстрый обратный рост. Для начала нужно вернуться хотя бы к тому уровню капитализации, который был в стране двадцать лет назад.

Опыт реальных управленцев страны показывает, что капитализация может расти очень быстро. Приходят на ГЭС подлинные хозяева, и ее капитализация растет не в два раза за восемь лет, а в восемь раз за два года. Это нормальный темп. Если мы сможем добиться, чтобы капитализация нашей экономики ежегодно удваивалась, мы лет за семь доползем до старого уровня. Тогда можно в принципе выдать каждому гражданину ваучер-2, который и впрямь будет стоить больше десяти тысяч у. е. Если положить эти деньги под проценты в нормальный фонд, который обеспечит 10 % роста в год, то каждый ваучеровладелец получит со своей собственности 100 долларов в месяц. Единственное, чего нельзя допустить, – позволить пенсионерам и детям продать свой ваучер в первой подворотне. А если хочешь с ним чтото сделать сам – закончи трехмесячные курсы управления ценными бумагами, пройди сертификацию по управлению пенсионными средствами, тогда ты сможешь переложить ваучер из государственного в государственно-частный фонд, где он принесет уже 12 % в год. Закончи годовые курсы – получишь право переложить под 15 %, разделить и вложить в два фонда. Пошли своего внука окончить Высшую школу экономики – и он получит право управлять ваучерами всей семьи, родственников и соседей, создать частный соседский фонд... Таким образом, каждый человек имеет право получить долю собственности государства. После этого нужно дать право и возможность каждому гражданину наращивать компетенцию, а за счет компетенции – управлять своей собственностью, а также и чужой, если доверят. Но это уже отдельная беседа.

А что – в условиях роста капитализации страны – можно делать с олигархами? Допустим, у олигарха 6 миллиардов, он владеет каким-то стратегическим предприятием. Конечно, общество не согласится терпеть это бесконечно. Он должен быть готов, что какието разборки предстоят. Но эти разборки могут выглядеть не как конфискация, а совсем иначе. Он при определенных условиях получает гарантию, что через десять лет 6 миллиардов не только останутся при нем, но превратятся в 12. Только они будут составлять уже не контрольный пакет стратегического предприятия, а 10 %. И он станет миноритарным акционером. Вокруг подобной идеи в обществе, естественно, развернется борьба. Кто-то скажет: пусть будет 6 миллиардов, и ни копейкой больше. Кто-то щедро предложит: пусть растет не в двадцать раз медленнее капитализации страны, а в два, и станет не 6, а 60. А кто-то будет орать – нет, давайте заберем все совсем. Четвертый заявит: он обязан расплатиться по долгам приватизации. Пятый рассудит: да он убежит, застрелится, поэтому пусть его долгом десять лет управляет международный фонд... Вот это будет настоящая дискуссия в обществе по настоящему вопросу.

Говорят, любое государство неэффективно управляет собственностью. Вопрос не в неэффективности управления, а в архаичности наших институтов государства. Государство, которое начинает себя вести как современный собственник, первым делом не увеличивает, а уменьшает регламентацию, разделяет крупные куски старой госсобственности. Это известная «концепция внутреннего предпринимательства». Скажем, достался мне крупный завод, полуразрушенный, но в нем сохранились отдельные цеха, работоспособные станки, и я ставлю на каждый такой ресурс собственника-управляющего, отобранного на конкурсной основе, обученного и подготовленного, который должен включить этот ресурс в цепочку производства новой стоимости. Государство, которое ведет себя как предприниматель, по сути дела «централизует» собственность, но выглядит это абсолютно по-другому – как децентрализация. Поэтому не надо бояться государства как субъекта хозяйствования, пока мы не выяснили, как оно поведет дело. А если оно не сможет быть эффективным собственником, остается только ждать, покуда какие-нибудь заезжие социотехнологи не приедут и не приберут наше добро, нашу страну к рукам.

Еще до того, как удалось прочесть стенограмму доклада Владислава Суркова,[15] на глаза попалось довольно много интервью и откликов по его поводу. Но при ознакомлении с первоисточником вдруг выяснилось, что первая половина доклада, содержащая его главные идеи, никак не отмечена аналитиками, ее словно бы не существует вовсе. Стоит задержаться на этих мыслях, которые экспертным сообществом проигнорированы.

«Сформулировать наши основные идеологические тезисы – это значит проанализировать нашу недавнюю новейшую историю». «У нас не выработан консенсус в обществе по оценке недавних событий, следовательно, и не выработан подход к нашему будущему». «Как ни парадоксально, демократическое общество, по моему мнению, сверхидеологизировано, куда более идеологизировано, чем тоталитарное... <...> Партия, для того чтобы она смогла сохранить свое доминирующее положение в политической системе (аэто наша основная задача), должна активнее овладевать навыками идеологической борьбы».

Автор стремится дойти до сути, его ничуть не смущают предсказуемые фрейдистские ассоциации со стилистикой КПСС.

Среди важнейших причин распада Советского Союза он называет неэффективный механизм воспроизводства советской элиты: «В самый драматический момент развития Советского Союза на вершине власти оказались личности недостаточно высокого уровня. Может быть, в то время, когда нужны были люди масштаба Петра Великого, пришла к власти малообразованная и мало отдающая себе отчет в своих действиях группа товарищей. Это была мина, заложенная в самой системе: она не могла воспроизводить другую элиту. Госсекретарь Шульц пишет в воспоминаниях, что он был шокирован некомпетентностью советских руководителей. Он называет имена, но я не хочу их повторять, чтобы не обидеть людей, которые когда-то руководили нашей страной».

Последовавшие затем 90-е Сурков метко называет «зоологическим периодом» нашего развития.

Тем не менее к важным достижениям 90-х он относит то, что в стране «к ведущим позициям пробились по-настоящему активные, стойкие, целеустремленные и сильные люди, материал для формирования нового ведущего слоя нации».

Здесь нерв выступления, главный его смысл. Конечно, Сурков говорит не в последнюю очередь и о себе.

Итак, докладчик утверждает:

•Новая идеология неотделима от анализа новейшей истории России.

• Достижение консенсуса по ее оценке даст подход к нашему будущему.

• Будущее демократическое общество сверхидеологизировано.

• Идеология позволит сформировать новый ведущий слой нации.

• Материал для этого слоя возник в ходе управленческой революции 90-х.

Не собираюсь обсуждать эти тезисы по существу. Что уж тут обсуждать? Речь о другом: впервые в истории новейшей России власть заговорила на таком языке. Для дуайенов экспертно-аналитического корпуса, теребящих свой «Конец идеологии», это полнейший афронт.

Главное впечатление от самого текста: высокая духовная, культурная, идейная планка, живой русский язык. Если бы в 2008 году публичный политик сопоставимого человеческого уровня стал президентом, на короткое время можно было бы с облегчением вздохнуть.

В советской партийно-государственной элите 1980-х годов личности такого масштаба, замечу, изредка попадались. Готов, если надо, назвать имена. Но эти люди были вморожены в косную пирамиду, иерархию, увенчанную зияющей пустотой Михаила Сергеевича. Милейший человек, искренне желавший всего хорошего, соответствовал в лучшем случае уровню секретаря райкома, а вознесло его на тронную высоту.

Вот ключевой вопрос: можно ли сделать так, чтобы демократический механизм выборов выводил наверх элиту, в которой важную роль играли бы люди уровня Суркова? Проблема в том, что такие люди, как правило, непубличны. В 80-е годы мне попалась книжка об американской политической системе, где среди прочих обсуждался вопрос, почему умного и тонкого госсекретаря в конце концов оттерли от администрации. В памяти застряла ностальгическая фраза: «Америка отвергла изощренный гений Киссинджера». Кряжистые функционеры «Единой России» и КПРФ с фигурами «редькой кверху» со спины неотличимы друг от друга. Нынешние избиратели едва ли в силах оценить интеллектуальный уровень Суркова, скорее он их отпугнет. Институт воспроизводства и властвования вменяемой национальной элиты не дарует невидимая рука, его нужно строить. На Западе он формировался и эволюционировал столетиями. В тамошней политсистеме действуют компенсаторные механизмы по отношению к недалеким руководителям и тупому электорату. Она переварила и маразматичного Рейгана, и сексапильного Клинтона, заключив их в оправу из профессиональных управленцев и мудрых политтехнологов. У нас, к сожалению, требования к первому лицу должны быть неизмеримо выше.

Другая сторона того же вопроса в том, что «материал для формирования нового ведущего слоя нации» – крайне малочисленная группа, в отсутствие объединяющей идеологии раздираемая противоречиями. Там идут серьезные схватки, которые имеют опять-таки непубличный характер. Партийное строительство, возможно, мыслится Сурковым как одно из противоядий от этой смертельной угрозы, как средство вывода политбизнеса из тени. ВКП(б), в которой партстроительством занимался лично генсек, не смогла разрешить эту проблему.

Угрозу для партии как целого Владислав Сурков видит в том, что она может не справиться с объективным содержанием и масштабом задачи, которая перед ней стоит. Эта задача – руководство страной вечнозеленых помидоров, где переходный период нескончаем, как летний день в тундре. Демонстративно огибая вопросы хозяйственной политики, проходящие по другому ведомству, докладчик мимоходом стреляет в яблочко: «Экономический рост у нас большой, довольно впечатляющий, но опять же надо вспомнить, от какого уровня мы растем, и не особо зазнаваться. А во-вторых, не всегда понятно, что там у нас растет. Знаете, бывают такие нехорошие болезни: тоже что-то расти начинает, а потом плохо заканчивается».

Здесь мы выходим на второй из трех ключевых вопросов, которые в докладе обозначены, но оставлены без ответа.

Метод, применяемый докладчиком, – последовательное сопоставление сначала советской, а затем нынешней российской системы с идеалом правильного современного общества. Цель – уяснить, в чем конкретно провалилась первая и что в связи с этим должна сделать вторая.

Заметим только вот что: как советские, так и неороссийские проблемы не отражают никакой русской специфики. Это общие болезни XX столетия, базовые, «мейнстримные» проблемы перехода человеческой цивилизации к постиндустриальному типу обществ. В этом качестве они образуют трехслойный пирог.

Верхнему слою отвечает проблематика нового ведущего слоя нации и правящей «партии нового типа», которая должна обеспечивать воспроизводство достойных кадров этого слоя. Нижний– проблематика превращения большинства населения в независимых хозяйствующих субъектов, не рабоче-колхозных бюджетников, а хозяев, собственников страны, работа с которыми требует от правящего слоя не грубой силы, а «умения убеждать и договариваться» (снова цитирую доклад). В каждом из этих слоев советская система, опережая свое время, продвинулась чрезвычайно далеко, создала важные прецеденты и мощные импульсы глобального характера; затем забуксовала, увязла и в конечном счете сломалась.

Но есть еще средний слой: проблема обеспечения управляемого хозяйственного роста. В советском обществе ее призвана была решать система корпораций, координируемая Госпланом. И здесь вслед за мощным рывком планетарного масштаба последовали торможение, застой, а затем и крах. Нормативное управление ростом, в частности ростом стоимости производственных фондов и активов, не опиралось на адекватное понимание современных экономических институтов и в результате выродилось в дурную, «волюнтаристскую» нормативность. В современную теорию и практику госрегулирования мы вписали поучительную главу. Правда, после нее туда уже добавлен целый ряд новых разделов. Но наш чукча – не читатель.

Как выглядит на этом фоне титаническая борьба за «удвоение ВВП»? Об этом лучше не спрашивать, чтобы не смешить кур, которым нынче не до смеха. Неадекватность «валовых» показателей была ясна советским управленцам сорок лет назад. В современной предпринимательской экономике хозяйствующие субъекты осваивают управление капитализацией, конструируют цепочки добавления стоимости из чужих бизнесов, к которым умеют обеспечить доступ. Параметр ВВП давно превратился в абсолютную фикцию. Запомнился афоризм Суркова о бизнес-космополитах, у которых «не только деньги в офшоре, но и голова там же». Догадайтесь, что называется, с трех раз, где у них локализованы узлы генерации финансовых потоков и точки съема добавленной стоимости.

Доклад Суркова приоткрывает форточку в современный мир. Кто прорубит дверь?

Вероятно, не все знают, что информационным поводом к организации доклада на тему «Как повысить капитализацию России» стала серия статей в «Эксперте».

Конечно, наивно надеяться на то, что участники заседания захотят и смогут найти время, чтобы ознакомиться с ними заранее. Но разговор на такую сложную тему (да еще под эпатажным названием) может увязнуть в недоразумениях, так и не начавшись. Эта предваряющая его записка – рискованная попытка снизить риск, разумно ограничить поле недоразумений.

Как же повысить капитализацию России? Название, кстати, придумано не мной, в нем заложена доля постмодернового стеба, впрочем, на фоне небылицы об «удвоении ВВП» более чем скромная. Готов принять это название и к нему отнестись – но тогда отплачу той же монетой и с наивной серьезностью отнесусь к идее партии «Единая Россия».

Вопрос о том, как повысить капитализацию России, может вполне трактоваться как реинкарнация вечного русского вопроса, состоящего из двух частей: кто виноват и что делать? Он подразумевает, во-первых, поиск ответа, кто же этот злодей-масон, который понизил капитализацию отечества, и, во-вторых, как положить предел козням, тем самым ее обратно возвысив. Поскольку эта логика до сих пор неизменно приводила в тупик, я бы рискнул двигаться иначе.

Прежде чем что-то повышать или понижать, желательно договориться о том, что это такое. Что за штука капитализация и как, собственно, ее можно изменить?

Потом, на втором шаге, надо понять, применима ли вообще заморская парадигма капитализации к России, или они несоотносимы. Тогда это некоторая метафора, а метафорами заниматься не хотелось бы.

Третий момент: а кто такие эти «мы», вопросом подразумеваемые? Предположим, решили, что капитализация – хорошая вещь, договорились, что ее надо повышать и что это применимо к России. Но существует ли тот, кто будет этим заниматься? Это великий вопрос о субъекте. Есть такая партия?

И лишь когда определится, как именно мы действуем и зачем, в чем это выражается по отношению к России и кто субъект деятельности, тогда уже этот субъект и должен выяснять, как это сделать «технологически». Поэтому, перед тем как отвечать на титульный вопрос, попробуем задать и быстренько снабдить ответами молчаливо игнорируемые подвопросы.

Чтобы говорить о единстве и капитализации, нужен какой-то язык, но понятийно мы не обеспечены. Слово «капитализация» провоцирует на то, чтобы использовать язык, в котором есть понятия капитализма, капитала. Но единой западной науки, что использовала бы слова «капитал» и «капитализация» как строгие термины, нет. Есть практика менеджмента, в которой капитализация с прилагательным «рыночная» означает конкретную вещь. И тогда фраза «как повысить капитализацию России» должна означать, что Россия – акционерное общество, у нее есть ценные бумаги, котирующиеся на рынке. Что же касается капитализма, царства капитала, то это скорее идеологизированное название общества (с оттенком осуждения либо самоутверждения), научного содержания оно не имеет. Единственное исключение – философия Маркса (но не «марксизм»).

В общественном мнении страны произошли тяжкие изменения. Это проявляется, например, в том, что никто не хочет интересоваться какими бы то ни было идеями, все сконцентрировались на утопии стабильности. Но эта стабильность должна к тому же как-то обеспечить благосостояние. «Стабилизировать» ту нищету, в которой находятся большинство людей, никто не согласен. Кроме того, все, что связано с либеральной идеологией, сталкивается не просто с безразличием, а с энергичным отторжением. Тем важнее понять, в каком смысле капитализация России позитивна. Как попытка превращения в капиталистическое общество? Тогда это вторая «Война миров» двух Уэллсов: по сценарию Герберта и в постановке Орсона.

Чем же хороша капитализация? Очень просто. Как процесс она производна от «капитала», а последний означает по определению расширенно воспроизводящуюся стоимость.Капитализация – самый первый, примитивный, грубый шаг к элементарному налаживанию хозяйства, при котором должно быть поставлено расширенное воспроизводство всех наличных активов. Нужно добиться, чтобы эти активы как минимум не ржавели, не рушились и могли окупить хотя бы собственный ремонт. В этом смысле капитализация собственности – минимальное условие, позволяющее обеспечить рост благосостояния ее обладателя. Только и всего, не более и не менее. Беда в том, что в России с этим всегда были проблемы.

Капитализация– деятельность по превращению какого-либо ресурса, актива, силы (в том числе самого трудящегося, хозяйствующего субъекта) в капитал, то есть организация такой работы, чтобы собственник ресурса мог заработать на свое сносное существование и при этом регулярно производить некоторую дельту, добавленную стоимость, позволяющую расти и развиваться. Это вещь хорошая, понятная, надо только отдавать себе отчет, что помимо капитализации есть более общее понятие стоимости. Например, огромный завод может как совокупность активов стоить много, но иметь низкую капитализацию, потому что нам не хватает компетенции запустить его на проектную мощность. Вопрос о том, как повысить капитализацию актива или ресурса, является лишь первым шагом, подступом к более широкому вопросу, как повысить его стоимость.

Ясно, что стоимость надо повышать, дело это хорошее. Вопрос в том, приложим ли этот принцип к стране, к России. Чтобы ответить, я бы расслоил понятие «страна» на три этажа. На нижнем этаже здания страны – совокупность различных частей, то есть «частных» сил, ресурсов, активов, в том числе способностей отдельных граждан, каждый из которых нуждается в самокапитализации, просто чтобы кормить себя, двигаться и развиваться. На этом этаже речь идет о стране как о совокупности частных собственников, где каждый нуждается в росте своей капитализации.

На втором этаже мы сталкиваемся с таким обстоятельством, что страна, рассмотренная как куча разных активов, может жить очень плохо, при том что каждый актив способен жить хорошо. Когда они, каждый порознь, начинают борьбу за повышение своей капитализации, то сцепляются друг с другом. Это означает, что необходимо некоторое согласие на уровне институтов государства, которое позволило бы придать этой конкуренции не разрушительный, а по возможности созидательный характер. Вот эту самую созидательность и должна обеспечивать система институтов, не в последнюю очередь политических. Надо присматривать, чтобы борьба была честной и велась не разрушающими методами, чтобы не возникали монополии, мафии и прочее. Иначе говоря, сумма всех успешных капитализаций сама по себе не складывается в успех общества в целом, если в обществе нет этажа, который бы занимался интеграцией. В стране имеются природные, финансовые, людские и прочие ресурсы, и если страна разбивается на множество частных проектов по повышению собственной капитализации, то должна быть какая-то координирующая инстанция. Она призвана конструировать и поддерживать такую систему распределения совокупного общественного ресурса, чтобы достигалась оптимизация в движении всех частных проектов по росту собственной капитализации. Это конструктор и арбитр, действующий законодательно, властно, имущественно. Даже перемороженные либералы понимают, что предоставление свободы капитализирующимся субъектам должно быть сбалансировано системой ограничений, правил, которые не позволяли бы им наезжать друг на друга, ломать свободу другого.

Ну и, наконец, есть еще третий этаж, суть которого легче понять на примере. Страна может состоять из собственников, которые славно капитализируются, успешно корпоративно договариваются и после этого выбирают совершенно тупиковое направление общенационального развития. Например, страна может мобилизовать все ресурсы для того, чтобы осуществить победоносный поход на восток с целью расширения жизненного пространства, вколотить туда все эти ресурсы и при этом потерпеть полный крах. Или же страна может состязаться с другой, например, устроить с ней космическую гонку, кто первый запустит спутник и выведет на орбиту человека. При этом может оказаться, что в ней совокупные способности субъектов ниже, чем в другой, хотя денег индюшки не клюют. Она проигрывает, потому что у нее, как выясняется, плохо устроена система образования. К такому выводу пришли американцы, проиграв нам первые два этапа космической гонки. После этого было принято интегральное решение изменить систему образования. Но такое решение принимается обществом как целым после длительных поражений, внутренней борьбы, смен власти.

Таким образом, есть некий третий этаж, на котором решаются вопросы о том, чего хотеть, то есть какова интегральная картина потребностей общества, что оно для их удовлетворения должно мочь и уметь, иными словами, какова общественная система способностей. Наконец, на этом этаже существует и воспроизводится такая важная интегральная сущность, как идентичность. Общество может потерять свою идентичность в молодом поколении: выяснится, что молодое поколение выбирает пепси, а отнюдь не квас и не крюшон, носит джинсы, а не порты и не килт и слушает хард-рок, а не мугамы. И после этого возникает фундаментальный распад на ровном месте, который может приобретать трагические или позорные формы. Множество народов исчезли как языковые общности и культуры, хотя на уровне отдельных людей далеко не каждый исчезал, просто они потеряли идентичность и стали частью другой идентичности.

Итак, капитализация на нижнем этаже зависит от успешности реализации потенциала и налаживания расширенного воспроизводства каждого актива. На среднем – от корпоративных отношений между собственниками, системы правил распределения ресурсов страны между проектами ее предпринимателей. И на верхнем – от того, насколько верно общество определяет интегральные ценностные ориентиры, выстраивает свою идентичность, конструирует систему потребностей и регулирует свои способности.

Теперь с помощью этих грубых набросков можно прикинуть, кто такие эти «мы», которым приспичило повысить капитализацию страны. По-видимому, если называть субъект такого социального действия партией, имеет смысл говорить о трех совершенно разных партиях на каждом из этажей социального устройства.

На первом этаже совершенно недостаточно с бухаринской снисходительностью бросить согражданам: так и быть, канальи, вы свободны, обогащайтесь! Они бы и рады. Да тут набегает свора налогово-пожарных санинспекторов с требованиями соблюдать импровизированные правила игр, далеких от «рыночной». Не говоря уж о том, что на поиски аутентичного рынка сегодня впору отряжать Миклухо-Маклая. Нужно предъявить хозяйствующим субъектам проектный стандарт деятельности по управлению капитализацией, встраиванию своих ресурсов и активов в цепочки производства добавленной стоимости. Нужно помочь овладеть «свободным предпринимательством» как эффективным ноу-хау. Без единого современного предпринимательского стандарта, подобного GSM, система мобильных хозяйственных связей неосуществима. Нужна партия – оператор социальных контрактов, партия свободы: держатель стандартов эффективных трансакций, обеспечивающих предпринимательскую самореализацию.

Второй этаж: как должна быть устроена партия, которая решает задачу повышения капитализации общества в корпоративно-политическом пространстве? Это некоторый политтехнологический субъект, который устроен и настроен жить дольше, чем отдельная конкретная власть, существующая от выборов до выборов. Это субъект, который занимается, конечно, борьбой за власть, но не только и не столько в чистом виде. Он не забывает, чего хочет: повысить капитализацию страны, частью которой является. Поэтому у него должна быть долговременная программа, ориентированная на интеграцию всех сил и интересов, желающих повысить свою капитализацию, и оптимизацию распределения общенациональных ресурсов всех типов между противоречивыми предпринимательскими проектами повышения частной капитализации. Это партия совсем не того типа, с которым мы знакомы. Это партия-конструктор, партия-собственник, партия справедливости. Победив в борьбе, она стремится не мочить поверженных конкурентов, а интегрировать в тело страны сообразно уровню их компетенции таким образом, чтобы повысить совокупную капитализацию.

Наконец, на третьем этаже– что это за социальное существо? Кто может быть в обществе носителем и хранителем идентичности, конструктором системы потребностей, субъектом, который реформирует, модернизирует систему формирования способностей, синтезирует сам образ того, как должен быть устроен современный образованный субъект? Если это и партия, то, выражаясь словами известного всем исторического деятеля, это «партия нового типа», партия единства.

Таким образом, на всех этажах здания «Главного управления капитализацией» есть место для некоторой силы, которую можно было бы назвать, к примеру, партией «Единая Россия». Просто структура социального действия на всех этих этажах устроена хотя и преемственно, однако совершенно по-разному. При этом очевидно, что ни на одном из этажей для решения проблемы роста капитализации нам не пригодится партийная машинка «общенародного голосования», которая обегает квартиры граждан со шпаргалкой «да-да-нет-да» и затем предъявляет мешки с бюллетенями как квитанцию на получение власти. Такое представление о партии безнадежно архаично. Поэтому, если мы говорим о конструктивных управленческих задачах вроде роста капитализации, о стандартных парламентских партиях надо для ясности забыть, у них для этого нет ни мотивов, ни инструментов, ни компетенции. Отчего они за бугром и вымирают вслед за динозаврами, а у нас никак не хотят рождаться.

Уважаемые коллеги!

Скажу вначале несколько слов в пояснение к своей записке, которая была заранее разослана участникам заседания.

Корпус общественных наук нынче достиг таких успехов в познании современного ему общества, что даже не в силах договориться, как его называть. Говорят о «постиндустриальном» обществе, «постэкономическом», «постмодернити» и прочих «постах», а также – еще более неуверенно – об «информационном», «организованном», «конвенциональном» и т. п. Так что опереться тут помимо классики практически не на что. Но вещать о России вообще в содержательной пустоте тоже не хотелось бы.

Рискну все же предположить для начала, что Россия является вполне современной страной, не хуже и не лучше других. Что это означает, если чуть конкретнее?

Во-первых, в современном мире (в отличие от «индустриального») почти в каждой достаточно крупной стране так или иначе уже присутствуют и сосуществуют разнообразные уклады, образы жизни, социальные слои и сословия, политические, хозяйственные, этнические целостности, способы действия, которые возникли в самые разные времена во всех частях земного шара. «Цветущая сложность», замеченная русским философом Леонтьевым, в эпоху глобализации распространилась повсеместно.

Во-вторых, эти «внутренние миры» частично отражены в зеркале национальных культур, худо-бедно отрефлексированы, поименованы, поставлены на учет, изучаются.

В-третьих, местами возникли и продолжают возникать новые правящие элиты, которые все более сознательно относятся к этому разнообразию как к конструктору «сделай сам себя». Они оперируют, манипулируют – пусть не всегда умело – наличными укладами как строительным материалом, кубиками, выстраивая из них здания институтов своего общества. Как грибы растут разнообразные социо-, эконом– и политтехнологии.

Каковы условия, решающие факторы успеха социальной инженерии новых элит? Во-первых, концепции, содержательная понятийная рамка, с помощью которой можно удержать это разнообразие в единой системе управления, работать с ним как с единым целым. Во-вторых, инструменты и технологии, которые позволяют расслоить эту сложность и работать с каждой ее частью так, как она того требует, сохраняя общий контроль. В-третьих, компетенция управленцев, политиков, экономистов, социологов, то есть их практическая способность удерживать концептуальную рамку, владеть инструментами и уместно их использовать.

В свою очередь за тремя указанными факторами стоит единый вопрос: что собой должна представлять правящая элита как эффективный социальный субъект? Как она должна быть организована, мотивирована и оснащена? По существу, это – если пользоваться советской лексикой – основной вопрос современности.

По непостижимым причинам он застает врасплох дежурных политологов, не вписывается в повестку дня российских дискуссий, окаменевшую, как репертуар кабуки. До телехрипоты обсуждается, кто ловчее оприходует птицу-тройку – праволиберальный кучер, левопатриотический ямщик или ломовой извозчик с мигалкой. Ни при каких обстоятельствах не обсуждается: куда и зачем едем; из каких видов транспорта выбираем; что должен хотеть, уметь и знать экипаж транспортного средства?

Произносящие дежурное слово «партия» не всегда отдают себе отчет в том, что в каждой конкретной ситуации за ним могут стоять совершенно по-разному институционально организованные социальные субъекты. Двуглавые абстракции «правые – левые», «либералы – социалисты», «реформаторы – консерваторы» и т. п. не оставляют возможности совершать какие бы то ни было осмысленные действия и грозят столкновением с невидимыми препятствиями.

Ответ на указанный вопрос известен. Правящая элита – прежде всего собственник своей страны. Не только в производственном и идейном смыслах слова, но прежде всего – в организационно-управленческом.

Сегодняшнее выступление я хотел бы посвятить такой важнейшей теме, как собственность. Собственности как таковой, ее частям, способам работы с ними, компетенциям, которые позволяют ею эффективно управлять.

Уже более двадцати лет я занимаюсь проблемой собственности. Хотелось бы предостеречь и себя и вас, чтобы сразу не утонуть в частностях, пусть даже важных и конъюнктурных. Тема капитализации получила, казалось бы, более чем достаточное, даже избыточное освещение в литературе: существуют фолианты по тысяче с лишним страниц с изложением разнообразных оценочных методик и технологий ее подсчета. Но надо понять, что речь у нас идет не только и не столько о рыночной капитализации.

В более широком смысле капитализация актива входит как составная часть в понятие его стоимости. Это интегральный расчетный показатель, характеризующий способность конкретного актива работать как капитал, то есть как самовозрастающая стоимость. Капитализация характеризует способность собственника актива работать с ним так, чтобы актив приобретал качество капитала и в этом качестве постоянно увеличивал стоимость. Рыночная капитализация может быть критерием оценки капитализации далеко не всегда и не во всех случаях.

Даниел Андриссен и Рене Тиссен в книжке «Невесомое богатство» (Weightless Wealth), модной ныне, но при этом, к счастью, содержательной, пишут, что оценка стоимости «нематериальных активов» – задача, которая рынку не под силу. Чтобы оценить их стоимость, требуются все более совершенные системы нормативного моделирования, стандартизации, основанные на осмысленном представлении о том, как устроены институты собственности, как работают в их рамках материальные и нематериальные активы, что они представляют собой как собственность.

Позвольте сказать несколько слов об интегральном видении проблемы собственности, ее философском, социологическом смысле, о понятии «собственность» как о парадигме или принципе объяснения и преобразования реальности.

С точки зрения собственности, переход от Истории-1 к Истории-2 на протяжении XX века – это переход из мира, в котором человек учился обладать вещами как собственностью, в мир, где предстоит осваивать управление отношениями между собственниками и по поводу собственности. Поэтому тема моего доклада – вовсе не капитализация России как некий экономический, рыночный показатель. Главная тема – это управление капитализацией страны как профессия и призвание правящей элиты.

«Собственность» и «свобода» в русском языке – слова однокоренные. Тех, кто не прочь снисходительно улыбнуться лингвистическим чудачествам автора, отсылаю к двум словарям – толковому Даля и этимологическому Фасмера. Оба слова породнены старославянским «свобство» («собьство»). Его значения: свойство; существо; сущность; общность; лицо, ипостась Бога, совокупность личных свойств человека. А корень его связан с санскритскими «свамитва» и «самити», откуда берут начало русские слова «свой» и «сам» и вошедшее во многие языки swami – «учитель». Собственность – великий учитель свободы. Через выход человека из своей обособленности, через преодоление междоусобиц, овладение свойствами, обретение самости он движется к освоению свободы.

В современном русском языке это понятие окрашено скорее негативно. «Собственность» – «собь» – «особь» – «обособление» – «усобица» – «междоусобный» – «пособник». Видите, здесь явно ощущается что-то плохое, чреватое шкурными противоречиями, взрывами усобиц и моральными конфликтами. «Обособление» указывает на связанную с собственностью великую проблему отчуждения – основной, если не единственный, вопрос философии, религии, искусства. «Собство» имеет букет значений, связанных с тем, что человек обособился, куражится и выпендривается: «Слишком много в нем собства».

С другой стороны, рассмотрим смысловой ряд: «собственность» – «собь» – «собность» – «способность» – «способ». Язык подсказывает, что владение способом тесно связано с собственностью. Способность к действию рождает собственность, подобно тому как «винтовка рождает власть» (согласно учению Мао). Но это известная тенденция современного общества: тот, кто владеет способом управления, в итоге становится собственником. Русский язык предвосхитил ее задолго до теоремы Коуза, она внутренне (как говорят философы, имманентно) присуща его понятийному строю.

Джереми Рифкин в книге «Век доступа» (The Age of Access) провозгласил, что главное сегодня не обладание собственностью, а доступ к ней. После кратковременного увлечения слияниями и поглощениями многие поглотители приходят к мысли, что если для их бизнеса требуется использовать конвейер завода на три часа в месяц, для этого вовсе не нужно захватывать весь завод. Гораздо проще получить доступ к этому конвейеру, договорившись взаимовыгодным способом с нынешним собственником. Операция по захвату завода требует огромных затрат времени и денег, не говоря уже о криминальной проблематике и других издержках. А затем выясняется, что все оставшееся время (за рамками нужных вам трех часов в месяц) вы должны кормить безработных рабочих, сторожить пустующие цеха и ремонтировать простаивающий конвейер.

Эпоха доступа приходит на смену эпохе обладания с ее феодальной идеей «титульной собственности».

Вернемся еще на минуту к этимологии и обратим внимание: слово «особый» в одной из трактовок означает примерно то же, что и «частный». Аналогичным образом в английском языке слово particular, которое означает «особенный», имеет второе значение – «частный», от слова particle– «частица». И словарь синонимов ставит рядом слова «частный» и «особый». Получается, что «частная собственность» означает «особая собь», то есть «масло масляное». Русский язык подсказывает нам: всякая собственность является частной по определению.

Почему же язык считает, что всякая собственность – частная? По банальной причине. Вдумайтесь в определение. Собственность – система отношений по поводу присвоения дефицитных ресурсов. Дефицитность ресурса означает, что на всех его не хватает, а потому разные части общества к нему относятся по-разному, некоторые из частей присваивают его эксклюзивным или преимущественным образом, а прочие стоят в очереди либо просто отдыхают.

Как только человек перестал быть целостным, как только рядом с Адамом появилась Ева, он оказался выброшенным из рая в чуждый мир. В этом мире отчуждения все вещи находятся в чьей-то собственности, все отношения строятся между собственниками по поводу собственности, все формы сознания – не что иное, как символы, образы, понятия собственности. Общественный человек = собственник. История собственности сомасштабна всей социальной истории человека. Как той ее части, которая закончилась, так и тех, которые только предстоят. Когда и если в каком-нибудь труднообозримом будущем социальная история мира (где люди разделены на индивидов, организации, корпорации, конфессии и племена) закончится и они воссоединятся в единое существо наподобие разумного океана Соляриса, только тогда исчезнет «свое» и «чужое». В одиночестве собственность теряет смысл, пустая вселенная льнет к ногам человека-хозяина. Нужен иной– действительный или воображаемый, чтобы вернуть наваждение собственности, отчуждения и присвоения.

Сказавши «а», надлежит иметь не столько смелость, сколько совесть сказать «б».

Государственная собственность, безусловно, разновидность частной, потому что государство как часть страны находится в ином отношении к собственности, чем все прочие ее части: общество, корпорации, гражданские союзы и т. д. Корпоративная, гражданская, личная, колхозная собственность – все это разновидности частной. И как бы странно это ни звучало для советского уха, общественная собственность – тоже частная (разумея конкретное общество конкретной страны). Даже «общенародная» собственность всей страны – частная, поскольку страна – часть человечества.

А если набраться смелости и сказать еще и «в»? Продолжение этой линии мысли в глобально-стратегической плоскости означает: собственность всей страны как частная может быть взята под контроль, захвачена и поглощена заграничным (или трансграничным) частным собственником. Такое становится возможным в том случае, если ему удастся манипулировать одним или несколькими институтами собственности, например взять под контроль и изменить национальную идентичность. Технологии проектирования идентичности – наиболее прямой и мощный способ получения доступа к собственности, и, несмотря на их нынешнюю грубость и примитивность, они все чаще применяются в современном мире.

Моему поколению (и мне как его частице) повезло. Посчастливилось, несмотря на то что зенит нашей жизни угодил на позорные 80-90-е годы, когда страна сыпалась, расползалась у нас на глазах. Зато мы росли и учились в эпоху 60-70-х, когда наше общество было потрясающе сложным, с огромным богатством сил, укладов, способов действия, высокой концентрацией духа, который воплощался не только в ракетах, плотинах и балеринах, но и в быте, человеческих отношениях, социальных структурах. Уникальным ресурсом, который мы оценили, лишь когда потеряли, было пространство страны – необозримое, открытое, доступное, надежное. Стипендии хватало, чтобы поехать и в Таллин, и в Ташкент, и во Владивосток. А в родных именах – Киев, Рига, Грозный – не слышалось ни угрозы, ни вражды, ни отчуждения.

Конечно, частью этой сложности была необходимость жить двусмысленной, потаенной, часто лицемерной жизнью. Жизнь раздваивалась из-за того, что наверху костенела умиравшая идеология, а внизу надо было действовать несмотря на нее, а часто и вопреки ей. И каждый сознательный гражданин, который пытался строить осмысленную жизнь, приносить пользу не только себе и близким, но и обществу, вынужден был изворачиваться, учился быть сам себе разведчиком, контрразведчиком, конспиратором.

Оазисами высокой образованности и достатка, интеллектуального поиска и ненатужного патриотизма были разбросанные по стране десятки военных городков при крупных испытательных и исследовательских центрах. Мне посчастливилось провести школьные годы в одном из них, и теперь задним числом я понимаю, что их косвенная социальная роль в развитии страны оказалась, может быть, важнее, чем прямая. И дальше, на физтехе, мне везло на друзей и учителей.

На фоне всего этого благополучия помню, какие странные ощущения испытал, когда уже в зрелые годы сунулся в проблему собственности. Из ее глубин вдруг повеяло холодом духовного одиночества, близостью недавней катастрофы. Здесь пролег глубокий разлом, почти вековой разрыв преемственности европейской мысли. Здесь она была на долгие годы остановлена и отброшена назад с рубежа, зафиксированного в знаменитом 11-м тезисе о Фейербахе.

Существует длинная (хотя, как и все в человеческой истории, прерывистая) линия духовной и практической преемственности в вопросе собственности. Она начиналась с античных греков, в явном виде – в «Государстве» и «Законах» Платона. В европейские темные века, когда вопросы собственности решались в основном на большой дороге, разработка проблемы преемственно продолжалась в трудах Отцов Церкви – Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Златоуста...

Прорыв европейской мысли к пониманию подлинного масштаба темы совершился у немецких классиков: в трактате Готлиба Фихте «О замкнутом торговом государстве» и знаменитой гегелевской «Философии права». А кумулятивный эффект был достигнут в берлинском кружке младогегельянцев, прежде всего в работах Карла Маркса и его загадочных попутчиков Августа Цешковского и Мозеса Гесса.

На этом культурном фундаменте начало строиться современное видение собственности как человеческого самоотчуждения – совокупности социальных институтов, упорядоченных в той последовательности, в какой они формировались в истории общества подобно геологическим слоям, которые видны в каньонах и на речных обрывах. Строительство началось – и было заброшено почти на столетие.

Одно из возможных объяснений, почему в работе человеческой мысли над проблемой собственности произошел такой разрыв, может затрагивать личность Карла Маркса и его коммунистический выбор. Но это не единственное и наверняка не главное объяснение. Вопервых, у нас принято забывать о том, что Маркс начинал как антикоммунист. Во-вторых, он изначально видел развилку выбора субъекта преодоления отчуждения, овладения институтами собственности: «Самовозрастание капитала – создание прибавочной стоимости – есть... совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста, на одной стороне, выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и, с другой стороны, – на противоположном полюсе». Капиталист и рабочий скованы отчужденной формой своей деятельности: у одного она сведена к абстрактному «вкалыванию», у другого – к столь же пустому «вкладыванию». Оба порабощены: один – стихией рынка труда, другой – невидимой рукой рынка капитала. Конечный выбор Маркса в пользу пролетариата, обусловленный историческими обстоятельствами, личными качествами и судьбой, никак не отражается на содержании заложенного им фундамента институционального подхода к собственности.

Думаю, другие причины разрыва стоит искать на пересечении двух тенденций. С одной стороны, можно говорить о давлении научной парадигмы, самого факта существования физико-математического стандарта науки, которая позволяла предсказывать ход и результаты механических, физических процессов. С другой – хозяйствующие субъекты, пустившись в рискованное плавание по волнам рынка, хотели побыстрее заиметь теоретическую счетную машинку, которая дешево и сердито выдавала бы количественные результаты. Так возникло «практическое» искушение, соблазн кажущейся простоты и доступности результата. Мысль согрешила, и на свет явились маржиналистские модели, неоклассическая теория, в которой ценой чудовищных упрощений (на свете есть только спрос и предложение, которые отображаются соответствующими кривыми; субъекты рынка ведут себя исключительно рационально; информация доступна для всех даром, мгновенно и полностью; никто никого не обманывает, не ведет себя коварно и т. д.) удалось получить счетные модели, что позволяли предсказывать и предписывать в цифре простейшие действия для кейсовых псевдосубъектов игрушечного рынка.

Наверное, этап впадения в детство был необходим, но западная теория изрядно подзасиделась в песочнице. У нас же марксизм, из которого выпарили остатки Маркса, был превращен в сборник ритуальных песнопений. Вопрос о количественном анализе в «политэкономии социализма» не стоял. А те хозяйственники, которым нужны были цифры, пользовались госплановскими расчетными технологиями, и для них вся тема собственности ушла в идеологическую даль. Роковую роль, которую на Западе сыграл маржинализм, у нас исполнила социалистическая эконометрика и балансовые методы.

Лишь с огромным трудом с 30-х годов XX века европейская мысль начала выкарабкиваться из «темного века» вульгаризации. Этот процесс обычно связывают со старыми институционалистами. Среди них на первом плане – выдающаяся фигура Джона Коммонса, который впервые и ввел представление об институтах и сопряженных с ними трансакциях. Но он остался, как и многие западные классики, непонятым. Он писал сложно и путанно, а на русский язык, кстати, до сих пор практически не переведен. Проблема Коммонса также и в том, что к его работам, где дана первая классификация трансакций, обращаются прежде всего экономисты, которые упорно впихивают всю классификацию в один из ее горизонтов – экономический, поскольку двух других для них просто не существует, либо они насильственно редуцированы к «рынку». Потому главное в наследии Коммонса – до сих пор в числе молчащих генов культуры.

Тем временем под воздействием лавинообразного обновления социальной реальности стали проклевываться новые институционалисты, куда более незатейливые, зато практичные. Уже Рональд Коуз, старейший из новых, в своих статьях 30-х годов фактически вышел на представление о трансакционных издержках и о конкретном вкладе отдельных институтов общества в их величину. В настоящее время продолжается слипание нового институционализма из параллельно возникавших дисциплин типа «теории фирмы», «теории трансакционных издержек», «теории институтов», «теории организации промышленности», собственно «теории собственности» и т. п. Общее между ними заключается в том, что они шаг за шагом учатся обходиться без фантастических предпосылок неоклассической теории, втаскивают в свой предмет все более реалистичные представления о хозяйственной деятельности: о нерациональности субъектов, о различных типах их «оппортунистического поведения» (естественного желания поторговаться, обвести партнера вокруг пальца, дезинформировать и т. п.), о том, что информация может быть неполной, поступать не мгновенно, стоить денег и т. д. И сегодня из разных ручейков постепенно сливается единый поток нового мейнстрима, который возвращается в институциональное русло, покинутое западной экономической мыслью более чем на век.

К чему привела эта столетняя засуха?

Собственность исчезла из интеллектуального дискурса, она осталась как фигура обыденной речи, которая, например, в русском языке вообще приобрела шкурноматериальный смысл (не считая живучего словца «собственно»). Единственный оазис, где хоть что-то уцелело, – профессиональная юридическая феня. Тему собственности в ней подменяет «правособственность» (пишется и мыслится слитно) на барахло, которое под судебно-нотариальным присмотром наследуется, отчуждается и т. п. Утеряно добытое великими немцами понимание, что собственность – вся интегральная совокупность производящих действий, отношений, форм сознания социального человека. Вместе с этим ушло целостное видение человека, живущего в обществе себе подобных.

Не востребовано гениальное наследие «Рукописей 1844 года» – конструктивный взгляд на собственность как здание, которое имеет несущие конструкции, стены, этажи, подъезды, лестницы, двери – объективно обусловленную внутреннюю расчлененность и единую структуру. И намеченное там же представление о том, что в этом пространстве типологии понятий, в этой системе классифицированных форм деятельности есть упорядоченность, направленность к преодолению отчуждения, которая устанавливает отношения между разными формами и ступенями собственности человека. Образовавшаяся пустота зияет произволом богооставленности, заполняется житейским хламом и фантазмами, будто человек волен двигаться в истории куда глаза глядят. Даже если признать, что пространство социальных форм как-то классифицировано и организовано, но не почувствовать его гармонии, не уловить некоторого заданного здесь отношения порядка, немедленно выползает из всех щелей пресловутый волюнтаризм, ересь XX века, которая воплощена в хрущевской заполярной кукурузе и выражена в чучхейской формуле Ким Ир Сена: «Человек хозяин всему и решает все».

Как следствие, в теории мы обречены гадать о наличии либо отсутствии «прогресса», а на практике не можем ответить на простейшие вопросы: что из предпринимаемого современными хозяйствующими субъектами – благо, а что зло, что отвечает тенденции, мейнстриму, социальным закономерностям, а что реакционно, тормозит страну, корежит сами субъекты и всех окружающих.

Собственность в своем становлении проходила качественные этапы, и каждый из них оформился в виде того или иного типа невидимой руки, контролирующей определенный слой в системе отношений между собственниками. Когда такая подсистема производственных отношений становится предметом сознательного рассмотрения и преобразования со стороны общества, о ней говорят как об институте собственности.

Институт собственности – искусственно-естественный объект-субъект, зона столкновения разумной, конструирующей воли с «человеческой природой», самоотчуждением деятельности предшествующих поколений в виде социальной игры, под действие правил которой собственники попадают помимо своей воли.

Сталкиваясь с собственностью, человек конкретно сталкивается с ее институтами, которые соподчинены в соответствии с тем порядком, в котором они возникали в истории. Авиаконструктор, овладевая стихиями воздуха, земли и огня, при создании самолетов должен правильно учесть законы аэродинамики, тяготения и горения, присвоить и использовать подъемную, гравитационную и реактивную силы – и только тогда самолет не падает, а летит. Точно так же хозяйствующий субъект, если он хочет быть успешен в своей деятельности, сталкиваясь с институтами собственности, должен суметь превратить самостийную силу каждой невидимой руки в силу ускорения, сформировать из них необходимую ему социальную конструкцию.

*** В нашей стране ситуация, как всегда, особая. (Хотя не удивлюсь, если выяснится, что она как раз типичная.) Россия относится к числу стран, которые проломились, провалились в современную эпоху, не имея в своей истории и своем теле полной совокупности невидимых рук, полного набора социальных тканей собственности. В частности, в России слабо представлены исторически наиболее поздние слои рыночных сил, связанные с правом, деньгами и капиталом. Нам приходится в отличие от более «правильных» стран заниматься не просто реструктуризацией институтов собственности, но и созданием ряда институтов рынка практически на пустом месте. Кроме того, при метаисторическом прорыве мы залетели слишком далеко в будущее, в Историю-2, и на протяжении всего XX века вынужденно пятимся назад, задним числом заделывая дыры и пустоты в институциональном теле страны. С этой точки зрения весь XX век может выглядеть как некоторый регресс или отступление назад – если не учитывать масштаб и направление того головокружительного скачка, который наша страна проделала в начале XX века.

Но обмусоливать подобные материи на уровне философии и публицистики можно бесконечно. Единственный способ доказать возможность воздухоплавания – конструировать самолеты и летать на них. Нужно превратить общие представления об управлении собственностью в стандартную управленческую практику, а в идеале – в конкретную государственную политику. Для этого конструкторам требуется ясное представление о том, сколько и каких институтов собственности должно быть в теле нормального общества, в чем отклонение страны от этого глобального стандарта, какова технология выращивания, заимствования, конструирования отсутствующих институтов. Не менее важно учиться преодолевать и использовать силу сопротивления институтов действующих.

Среди участников нашего круглого стола не видно членов правительства. Но я не собираюсь призывать присутствующих биться в падучей на Горбатом мосту. Каждый из нас фактически является собственником, причастен к управлению собственностью в рамках тех или иных институтов. Мы с коллегами сейчас заняты учреждением управляющей компании, в рамках которой постараемся превратить свои знания о собственности в конкурентные преимущества. Если различные проекты под нашим управлением станут развиваться и капитализироваться несколько быстрее других, это и станет лучшим аргументом в пользу вышесказанного.

Хотел бы выразить признательность всем, кто принял участие в обсуждении темы настолько же важной, насколько диковинной для нашего политического слуха. Попробую отозваться на несколько важных тем, так или иначе задетых в ходе обсуждения.

Существует целая иерархия институтов собственности (рыночные институты, корпоративные, общественные), влияющих на эффективность собственности, в частности на ее стоимость. В книге Experience Economy дан хороший пример институционального подхода к стоимости кофе. Кофейные зерна, собранные в месте своего произрастания и упакованные в транспортировочные мешки, обходятся оптовым покупателям, к примеру, в полтора цента за порцию, необходимую для приготовления одной чашки напитка. То же самое количество кофе, но уже в виде порошка в стандартной магазинной упаковке стоит 15 центов. В баре или небольшом ресторанчике средней руки эта самая чашка кофе обойдется вам в полтора доллара. Наконец, на площади Сан-Марко в Венеции имеется культовый ресторан, в котором вы можете сидеть поутру, наслаждаясь самим фактом присутствия в столь судьбоносном месте, любуясь на пуганных Ходасевичем голубей и прихлебывая ароматный кофе стоимостью больше пятнадцати долларов за чашечку. Авторы книги обратились к герою, оплатившему такой счет, с вопросом: «А оно того стоит?» Он ответил не колеблясь: «Assolutamente!» («Безусловно!»). Стоит, потому что там вместе с кофе продается идентичность. Вы платите за свою причастность к истории европейской цивилизации, за право присутствовать в одном из ключевых мест ее формирования, прикоснуться к ее богатствам. А кофе продается в нагрузку.

Готов согласиться с тезисами многих участников обсуждения о том, что единство общества, уровень его культуры, воля элиты, компетенция кадров – то есть качество институтов общества и прежде всего институтов его идентичности – решающим образом влияют на капитализацию активов страны.

В связи с этим хотел бы в позитивном ключе отреагировать на единственное возражение, которое сегодня услышал. Было сказано, что государственная собственность и общественная собственность – одно и то же, почти синонимы и в этом качестве одинаково противостоят частной.

Я с должным уважением отношусь к традициям словоупотребления в газете «Ведомости» и учебниках по менеджменту. Но в еще большей степени, как и всякий сколько-нибудь причастный к культуре человек, признаю авторитет Писания и предания. Традиция думать и говорить о собственности гораздо глубже и старше газетных стереотипов. В этом смысле не я, а корневая структура русской речи во мне настаивает на том, что любая собственность, будь то общественная (собственность общества конкретной страны), государственная, корпоративная и т. д., является частной по определению. По тому определению, которое заключено в определенности самого понятия «собственность».

Государственные (корпоративные) институты собственности и ее общественные институты – два фундаментально различных типа институтов частной собственности. Российское общество – только часть страны под названием Россия. Российское государство – другая ее часть. Но тут надо учитывать особенности русского языка, понимать, что слово «государственный» не тождественно английскому state, а «общественный» не тождественно public. Publicна русский язык вообще не переводится. Для нас общественное – нечто третьесортное, связанное с художественной самодеятельностью и общественными туалетами. В то время как publicподразумевает «государственное» как соподчиненное.

И это гораздо больше, чем игра словами. Если мы действительно хотим разобраться, каким образом институты идентичности определяют капитализацию, придется всерьез отнестись к символам и смыслам, выношенным в лоне традиции. Положим, нынешним стереотипам понятий о собственности около ста лет. Но старославянскому «свобству» больше тысячелетия. А понятие «свамитва» в санскрите еще вчетверо старше. И сам наш язык, его понятия, формы сознания – тоже часть нашей частной собственности. Нас – как часть человечества – язык закрепощает и нами управляет. У языка каждой страны есть свои странности, пробелы и проблемы.

Говоря о собственности, управляя собственностью, мы, безусловно, должны учитывать, что говорим и действуем по-русски. Родной язык разом и темница наша, и окно в мир. Свобода и совершенство владения русским языком фундаментальным образом предопределяют уровень капитализации активов нашей страны. Как история площади Сан-Марко, ее дух и атмосфера предопределяют десятикратный рост стоимости обычной чашки кофе.

Совершенно согласен с коллегами, что в проблеме российской капитализации приходится начинать с азов, с ликбеза. Необходимо работать с предпринимателями, двигаясь вместе с ними в русле простейших проектов – только не учебных, а реальных. Первый шаг к овладению общей собственностью состоит в том, чтобы наладить расширенное воспроизводство своей. Но обеспечение такого воспроизводства – это и есть превращение конкретной собственности в капитал, синоним ее капитализации.

Что делать, если предпринимателю достался актив, работоспособный в принципе, но не востребованный в настоящее время на рынке, растерявший поставщиков и потребителей, неработающий, непродаваемый, несъедобный, – типичная ситуация для «переходной экономики». Ответ известен, но, увы, только «в принципе»: включать свой актив в цепочки и сети производства добавленной стоимости. Сети, в узлах которых – активы и ресурсы, принадлежащие другим собственникам, с которыми необходимо договориться, то есть спроектировать и построить поверх технологической сети другую – контрактную, коммуникационную.

Само по себе такое умение не сверхъестественно – подумаешь, бином Ньютона! Но сегодня ему нигде не учат. Для высшей школы эта деятельность не существует. Идеологи и разработчики различных стандартов «управления проектами» лишь в самое последнее время начинают осознавать, что в их стандартах разработан только производственно-технологический этаж и начисто отсутствует контрактно-коммуникационный. Простейшие теоретические модельки трансакций едва проклюнулись у новых институционалистов. Дефицит содержательного, социального стандарта предпринимательского проекта вырастает в фундаментальную проблему.

Проблема безграмотности решаема технологически, людей можно и нужно научить, подходящие педагогические методики разработаны и применяются. Соответствующий стандарт тоже нет надобности выдумывать, его состав обусловлен, повторюсь, объективной структурой институтов рынка. Это сравнительно простая часть проблемы собственности.

Задачу нужно решать методично и спокойно, но безотлагательно. Государство должно бы сыграть здесь решающую роль, но коль скоро не может или не хочет, все это решаемо силами существующих предпринимательских объединений, например «ОПОРы России». Разговоры об этом ведутся уже свыше пяти лет. Простейшие стандарты давно существуют и используются. Мы в Центре корпоративного предпринимательства на основе такого стандарта разработали и в 2003 году запустили общероссийскую программу «1000 предпринимательских кадров». Оба заинтересованных ведомства (МЭРТ и Минобразования), кстати, ее публично поддержали, хотя никаких реальных шагов ни министерства, ни предпринимательские союзы не сделали. Говорят, при таком государстве ничего сделать невозможно. Полагаю, очень многое возможно и при таком государстве, и без всякого государства. Глаза боятся, а руки делают. Беда в другом: руки заняты не тем, а бесстыжие глаза ничего не боятся.

Институциональный стандарт связывания активов в цепочки производства добавленной стоимости подразумевает, что собственники этих активов ведут себя рыночно. Предпринимательская компетенция базируется на рыночной, бизнесовой как на своем фундаменте. В нашей стране это очевидное требование оборачивается фундаментальной проблемой: хозяйствующие субъекты в массе своей не прожили этап рынка, в лучшем случае они «ознакомились» с ним в теории. Российские реформаторы разрешили всем вести себя рыночно, но не озаботились этому научить. Поэтому простейшие предпринимательские проекты, которые на Западе идут поверх сети малых и средних бизнесов, сталкиваются у нас с невероятными препятствиями. Наши собственники сплошь и рядом не ведут себя как рыночные субъекты: не готовы к реальной конкуренции, не понимают своего интереса, не умеют экономить на издержках, не в состоянии правильно заключать контракты.

Знакомые управленцы из РАО «ЕЭС России» столкнулись с этим, решая стандартную, казалось бы, задачу вывода на аутсорсинг некоторых функций по обеспечению деятельности ГЭС Волжско-Камского каскада (питание, транспортировка, безопасность, ремонт стандартных сооружений и т. п.). Были проведены тендеры с целью выявить – в тех сравнительно продвинутых регионах, где расположены станции каскада, – компании, которые как субъекты рынка могут обеспечить эти функции на должном уровне качества. Но чаще всего оказывалось, что ни одной готовой компании, соответствующей рыночному стандарту, даже среди победителей конкурса просто нет. Приходится брать наиболее подходящих хозяйствующих субъектов, которые пока недотягивают до стандарта нормального бизнеса, и вкладываться в их обучение и реструктуризацию с целью подтянуть их до бизнесового уровня. Пока наш хозяйственник не прошел эту школу рынка (не научился экономить на издержках, не соображает, как дешевле купить, дороже продать), он ведет себя, как нестандартная деталь, которая не паяется в схему предпринимательского проекта.

Наверстать пропущенную эпоху рынка рыночным же путем – куда более беспочвенная утопия, чем напрямую по-монгольски скакать от феодализма к социализму. Нэповский лозунг – «Учиться торговать» – припоздал на столетие, тут мы отстали навсегда. Ибо вектор глобального постэкономического мейнстрима давно развернулся на 180 градусов – к разработке и массовому освоению стандартов проектной предпринимательской деятельности, стандартов управления стоимостью.

В жизни современного общества, прежде всего западного (в цивилизационном, а не географическом смысле слова), стандарты играют огромную и все возрастающую роль – начиная от технологических и заканчивая стандартами образа жизни. Казалось бы, на праздник стандартизации мы тоже опоздали. Однако еще не вечер.

Для западных управленческих стандартов сегодня характерны избыточная разношерстность, эмпиризм и низкое качество. Во многом, кстати, это следствие упоминавшегося векового провала в работе над проблемой собственности. В действующих стандартах управления проектами институциональное содержание почти начисто отсутствует. Они опираются на логистические представления, в то время как в основе должны быть скорее «социологистические». Со стандартами корпоративного и стратегического управления дела обстоят еще более уныло. Нормативные концепции, зашитые в оболочку IT-технологий, вообще имеют даже не пост-, а доиндустриальный характер.

Российский шанс в том, чтобы разработать и реализовать качественно новое поколение институциональных стандартов управления собственностью. Например, стандарт предпринимательского проекта должен содержать – по принципу два в одном флаконе – корректную формализацию бизнес-процесса (чего и в помине нет в IT-продуктах семейств ARIS и SAP) и основанную на ней институциональную методологию построения сетей производства новой стоимости. Рынок при этом не насаждается либерал-большевистскими декретами, не уничтожается, не проскакивается – он «снимается» (aufheben), используется предпринимателем как управляемая производительная сила.

В чем, по-моему, сухой остаток обсуждения?

Что мы можем знать о грядущем социальном субъекте, которому предстоит повысить капитализацию России? Не так уж и мало.

Это правящая элита, призванная и способная выполнять миссию хозяина, собственника страны.

Управление страной как собственностью не технократично, а содержательно. Оно основано на фундаменте знаний о конкретной совокупности институтов собственности, имеет своим предметом систему отношений между собственниками.

Управление осуществляется через разработку и реализацию последовательности управленческих стандартов предпринимательского, корпоративного и стратегического уровня.

Но мы давно перешли границу, за которой аналитика, дискуссии, рефлексии бессильны. В контуры новой элиты недостаточно всматриваться и вдумываться, ее нужно безотлагательно формировать. От нас требуются социальное творчество, конструирование институтов собственности, управленческая компетентность – чего себе и всем нам искренне желаю.

Примечания:

1

Это абсолютно не противоречит кратко– и среднесрочной тенденции к усилению локальной неравномерности социального развития регионов. Развитие вообще не бывает ни равномерным, ни «устойчивым». Но речь здесь не о том.

10

В 2004 году, после выхода в свет предыдущей книги «Россия, собственность, идея», состоялась эта короткая беседа с обозревателем «Независимой газеты» Александром Вознесенским. Перечитав ее, понимаешь, что она могла бы состояться и завтра.

11

Выступление на конференции «Власть и свобода: 20-летие демократического эксперимента» 11 марта 2005 года

12

См. письмо А. А. в кн.: Платонов С. После коммунизма. – М., 1989.

13

Ответы на вопросы журнала «Главная тема»

14

Шайхутдинов Р. Уроки киевского восстания: Ловушка 2008 // Главная тема. – 2005. – № 3.

15

Выступление Владислава Суркова перед слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров ВПП «Единая Россия» 7 февраля 2006 года.