То, о чем я буду говорить, требовало бы более обширного обсуждения, но характер настоящего труда не дозволяет этого*. Мне хотелось бы плыть по спокойной реке, но меня уносит бурный поток.

Торговля исцеляет нас от пагубных предрассудков. Можно считать почти общим правилом, что везде, где нравы кротки, там есть и торговля, и везде, где есть торговля, там и нравы кротки.

Поэтому не надо удивляться, что наши нравы менее жестоки, чем прежде. Благодаря торговле все народы узнали нравы других народов и смогли сравнить их. Это привело к благотворным последствиям.

Можно сказать, что законы торговли совершенствуют нравы по той же причине, по которой они их и губят. Торговля развращает чистые нравы: на это жаловался Платон; она шлифует и смягчает варварские нравы: это мы видим ежедневно.

Естественное действие торговли — склонять людей к миру. Между двумя торгующими друг с другом народами устанавливается взаимная зависимость: если одному выгодно покупать, то другому выгодно продавать, все их связи основаны на взаимных нуждах.

Но дух торговли, соединяя народы, не соединяет частных лиц. Мы видим, что в странах, где людей воодушевляет только дух торговли, все их дела и даже моральные добродетели становятся предметом торга. Малейшие вещи, даже те, которых требует человеколюбие, там делаются или доставляются за деньги.

Дух торговли порождает в людях чувство строгой справедливости; это чувство противоположно, с одной стороны, стремлению к грабежам, а с другой — тем моральным добродетелям, которые побуждают нас не только преследовать неуклонно собственные выгоды, но и поступаться ими ради других люден.

Совершенное же отсутствие торговли приводит, наоборот, к грабежам, которые Аристотель относит к числу различных способов приобретения. Дух разбойничества не исключает некоторых нравственных добродетелей. Так, например, гостеприимство, очень редко встречающееся у торговых народов, процветает у разбойнических.

Германцы, говорит Тацит, считают большим святотатством затворять двери своих домов перед каким бы то ни было человеком, знакомым или незнакомым. Человек, оказавший гостеприимство иностранцу, указывает ему другой дом, где ему снова оказывают гостеприимство и принимают его с тем же радушием. Но когда германцы основали государства, гостеприимство стало им в тягость. Это видно по двум законам кодекса бургундов, из коих в одном назначается наказание всякому варвару, который укажет страннику дом римлянина, а другой постановляет, что принявший странника должен быть вознагражден жителями, сколько с кого причтется.

Есть два рода бедных народов: одни доведены до бедности жестокостью правления, и такие неспособны почти, ни к какой добродетели, потому что их бедность составляет часть их рабства; другие же бедны только потому, что пренебрегают житейскими удобствами или не знают их, и такие способны совершать великие дела, потому что их бедность составляет часть их свободы.

Торговля связана с государственным строем. При правлении одного она обыкновенно основана на роскоши, и хотя она удовлетворяет также и действительные нужды, но главная цель ее состоит в том, чтобы доставить торгующему народу все, что может служить его тщеславию, наслаждениям и прихотям. При правлении многих она чаще всего основана на экономии. Купцы, обозревая все народы земного шара, доставляют одним то, что берут у других. Так вели торговлю республики Тира, Карфагена, Афин, Марселя, Флоренции, Венеции и Голландии.

Этот род торговли связан по своей природе с правлением многих, а в монархических правлениях составляет случайное явление. Поскольку он основан на том, чтобы, получая прибыли небольшие и даже меньшие, чем все прочие народы, вознаграждать себя непрерывностью получения этих малых прибылей, он не может быть свойствен народу, у которого водворилась роскошь, который тратит много и стремится лишь к великим целям.

Поэтому-то Цицерон и сказал: «Я не допускаю, чтобы один и тот же народ был одновременно и властелином, и торгашом вселенной». В самом деле, в противном случае надо было бы допустить, что каждый человек в этом государстве и даже все государство в целом были бы всегда поглощены одновременно великими замыслами и мелочными делишками; но одно противоречит другому.

Из этого, однако, не следует, что в государствах, ведущих экономичную торговлю, не могут иметь места величайшие предприятия, в которых проявляется мужество, невиданное и в монархиях. Дело тут в следующем:

Один род торговли ведет к другому: мелочный к среднему, последний к крупному; поэтому тот, кто так сильно желал малой прибыли, оказывается в положении, в котором он не менее сильно желает крупной наживы.

Сверх того, большие торговые предприятия всегда по необходимости связаны с общественными делами. Но обычно общественные дела кажутся купечеству настолько же сомнительными в монархиях, насколько надежными в республиках, поэтому большие предприятия свойственны не монархии, а правлению многих.

Одним словом, так как в этих последних государствах собственность людей более ограждена, то люди отваживаются на всевозможные предприятия, и так как они уверены в неприкосновенности того, что ими приобретено, то и не опасаются пускать свои приобретения в оборот, чтобы приобрести еще больше. Они рискуют только средствами приобретения, но люди вообще слишком полагаются на свое счастье.

Я не хочу сказать, что существуют монархии, где вовсе не имеет места экономичная торговля, но она менее свойственна природе монархии. Я не говорю и того, что в известных нам республиках не ведется торговли предметами роскоши, но я утверждаю, что эта торговля менее соответствует основам их государственного строя.

Что же касается до деспотического государства, то о нем нечего и говорить. Вот общее правило: если народ порабощен, люди работают более для того, чтобы сохранять, чем для того, чтобы приобретать; если народ свободен, они работают более для того, чтобы приобретать, чем для того, чтобы сохранить.

Марсель — это необходимое убежище среди бурного моря. Марсель — это место, куда ветры, морские отмели и расположение берегов по необходимости заставляют приставать корабли, — часто посещался моряками. Бесплодие почвы заставило граждан этого города заняться экономичной торговле.

Чтобы возместить скупость природы, они должны были стать трудолюбивыми; чтобы уживаться с варварскими народами, которым предстояло создать их благосостояние, они должны были стать справедливыми; чтобы всегда пользоваться спокойным правлением, они должны были стать умеренными; наконец, для того чтобы иметь возможность всегда существовать торговлей, которую тем вернее можно сохранить в своих руках, чем она менее выгодна, они должны были стать людьми воздержанными.

Экономичная торговля повсюду обязана своим происхождением насилиям и притеснениям, которые вынуждали людей искать убежища в болотах, на островах, морских отмелях и даже на утесах. Так были основаны Тир, Венеция и города Голландии. Беглецы нашли там безопасность, но они нуждались в средствах существования — и стали извлекать их из всех стран мира.

Иногда случается, что народ, ведущий экономичную торговлю, нуждается в товарах одной страны лишь для того, чтобы посредством их приобрести товары другой страны, довольствуется очень малой прибылью и даже вовсе не получает прибыли от одних товаров в надежде или в уверенности получить большую прибыль от других. Так, когда Голландия почти одна вела торговлю между Южной и Северной Европой, французские вина, которые она перевозила в северные страны, служили ей как бы только средством для ведения ею северной торговли.

Известно, что в Голландии некоторые товары, привезенные издалека, часто продаются не дороже того, во что они обошлись на месте. Объясняют это следующим образом: капитан, нуждаясь в балласте для своего корабля, нагружает его мрамором, нуждаясь в дереве для укладки груза, закупает дерево, и если ой не понесет убытка на этих предметах, то считает себя в большом выигрыше. Таким образом, Голландия имеет свои каменоломни и свои леса.

Не только не прибыльная, но даже убыточная торговля может быть полезна. Я слышал в Голландии, что китобойный промысел почти никогда не окупает своей стоимости. Но так как главными участниками в нем являются те же самые люди, которые строят корабль, снабжают его снастями и. съестными припасами, то они, теряя на промысле, выигрывают на снаряжении судов. Эта торговля походит на лотерею, где каждый надеется выиграть. Все на свете любят игру; и люди самые благоразумные охотно отдаются ей, пока не увидят всех сопряженных с нею насилий, уловок, заблуждений, потери денег и времени, пока не поймут, что на нее можно затратить всю жизнь.

У Англии нет определенного тарифа для торговли с другими народами. Ее тариф меняется, так сказать, с каждым новым парламентом, ибо каждый парламент то вводит новые установления, то отменяет прежние. Она и в этом отношении хочет сохранить свою независимость. Она в высшей степени ревнива к производимой в ее пределах торговле и потому мало связывает себя договорами и зависит лишь от собственных законов.

Другие нации жертвуют торговыми интересами ради политических интересов. Англия же всегда жертвовала политическими интересами ради интересов своей торговли.

Этот народ лучше всех народов мира сумел воспользоваться тремя элементами, имеющими великое значение; религией, торговлей и свободой.

В некоторых монархиях[111] издавались законы, весьма способные причинить вред государствам, которые производят экономичную торговлю. Здесь запретили ввоз всяких товаров, кроме тех, которые изготовлены из сырья, добываемого в этих монархиях, и дозволили приезжать для торговли только на кораблях, построенных в той стране, куда они прибывают.

Необходимо, чтобы государство, издающее такие законы, было само в состоянии легко вести торговлю, иначе оно причинит себе по крайней мере равный убыток. Лучше иметь дело с народом, который довольствуется малым и по требованиям своей торговли находится в некоторой зависимости, с народом, который по обширности своих замыслов и дел знает, куда направить все свои излишние товары, который богат, может забирать большие массы товаров и скоро расплачиваться за них, который сама необходимость заставляет быть исправным, который миролюбив по принципу и старается приобретать, а не порабощать; лучше, говорю я, иметь дело с таким народом, чем с теми, которые постоянно соперничают друг с другом и не доставят всех этих выгод.

Истинная польза народа требует, чтобы он без важных причин не устранял ни одного народа от торговли со своею страной. Японцы торгуют лишь с двумя нациями: китайской и голландской, и китайцы выручают с них по тысяче процентов на сто на сахаре и иногда столько же — на полученном за него в обмен товаре. Почти такие же прибыли получают и голландцы. Всякий народ, который пожелает следовать правилам японцев, будет неизбежно обманут. Справедливая цена товаров и истинное отношение между ними устанавливаются только конкуренцией.

Еще менее должно государство обязываться продавать свои товары лишь одному какому-нибудь народу под тем предлогом, что он будет забирать их все по определенной цене. Поляки заключили такой договор по продаже хлеба с городом Данцигом, а многие индийские государи — с голландцами по продаже пряностей. Такие соглашения свойственны лишь бедным народам, которые готовы отказаться от надежды на обогащение, лишь бы им были обеспечены необходимые средства к существованию, или народам порабощенным, которые вынуждены отказаться от пользования дарованными им природой благами или вести невыгодную торговлю этими благами.

В государствах, ведущих экономичную торговлю, весьма полезную роль играют банки, которые с помощью своего кредита создали новые знаки ценности; но было бы неблагоразумно перенести эти учреждения в государства, ведущие торговлю предметами роскоши. Вводить их в странах, где существует правление одного, значит предполагать на одной стороне деньги, а на другой — власть, т. е. на одной стороне возможность все иметь без всякой власти, а на другой — власть с полной невозможностью что-либо иметь. В подобном правлении только сам государь обладает или может обладать сокровищами, все же сокровища прочих лиц, как только они достигают более или менее крупных размеров, тотчас же становятся сокровищами государя.

По той же причине в правление одного редко оказываются уместными и компании купцов, объединяющихся для ведения какой-либо торговли. Эти компании по самой своей природе придают частному богатству силу общественного богатства. Но в таких государствах эта сила всегда находится в руках государя. Скажу более: такие компании не всегда пригодны и для государств, производящих экономичную торговлю, и если торговые операции там не настолько обширны, чтобы быть не под силу отдельным лицам, то лучше не стеснять свободы торговли установлением исключительных привилегий.

В государствах, производящих экономичную торговлю, можно учредить порто-франко. Экономия со стороны государства, всегда являющаяся результатом воздержанного образа жизни частных лиц, придает, так сказать, душу экономичной торговле. И все потери на пошлинах, которые оно понесет от установления порто-франко, будут возмещены доходами, которые оно получит в связи с увеличением промышленного богатства республики. Но в монархическом государстве заводить подобные учреждения было бы нелепо, так как здесь все их действие заключалось бы только в том, чтобы уменьшить налоги на роскошь и таким образом уничтожить и единственную выгоду от этой роскоши, и единственное ограничение в этом правлении.

Свобода торговли заключается не в том, чтобы дать волю купцам делать все, что им угодно; это было бы скорее рабством торговли. Не все, что стеснительно для торговца, тем самым делается стеснительным и для торговли. Нигде торговец не встречает такого бесчисленного множества ограничений, как в странах свободы, и нигде он так мало не стеснен законами, как в странах рабства.

Англия запрещает вывозить свою шерсть; она хочет, чтобы уголь доставлялся в ее столицу по морю; она дозволяет вывоз своих лошадей — только в том случае, если они выхолощены; корабли ее колоний, торгующих с Европой, должны бросать якорь в английских портах. Она стесняет торговца, но делает это для блага торговли.

Где торговля, там и таможни. Предмет торговли — ввоз и вывоз товаров для пользы государства; предмет таможен — обложение этого ввоза и вывоза пошлинами тоже для пользы государства. Поэтому государство должно занимать нейтральное положение между своими таможнями и своей торговлей и поступать так, чтобы они не вредили друг другу. В таком случае в этом государстве существует свобода торговли.

Откупная система разрушает торговлю своими несправедливостями, своей требовательностью, чрезмерностью своих налогов и, кроме того, независимо от всего этого, затруднениями, которые она порождает, и формальностями, которые она предписывает. В Англии, где таможни состоят в государственном управлении, торговля производится с удивительной легкостью; одна подпись решает важнейшие дела; торговцу не приходится терять время на бесконечные проволочки и содержать особых посредников для удовлетворения или отклонения требований откупщиков.

Великая хартия англичан[113] запрещает во время войны захват и конфискацию товаров, принадлежащих иностранным купцам, за исключением случаев репрессалии. Поистине прекрасно, что английский народ сделал из этого правила одну из статей своей свободы.

Испания во время своей войны с Англией в 1740 году издала закон, запрещавший под страхом смертной казни ввозить английские товары в Испанию и испанские — в Англию. Что-либо подобное можно, мне кажется, найти разве только в законах Японии. Это распоряжение противно нашим нравам, духу торговли и той гармонии, которая должна существовать в соразмерности наказаний; оно смешивает все понятия, обращая в государственное преступление простое нарушение полицейских правил.

Солон издал в Афинах закон, отменявший лишение свободы за долги. Он заимствовал этот закон в Египте, где его издал Бохирис и возобновил Сезострис.

Это очень хороший закон для обычных дел гражданского оборота. Но мы имеем основание не применять его к коммерческим делам. Ввиду того что торговцы должны вверять большие суммы часто на очень короткие сроки, причем то выдавать их, то получать обратно, необходимо, чтобы их должники всегда исполняли свои обязательства в определенные сроки, а это предполагает и необходимость лишения свободы за долги.

По делам, вытекающим из обыкновенных гражданских договоров, закон не должен дозволять лишения свободы, потому что свобода гражданина для него дороже, чем достаток другого гражданина. Но в соглашениях, вытекающих из торговых отношений, закон должен более дорожить общественным достоянием, чем свободой отдельного гражданина, допуская, однако, исключения и ограничения, которых требуют гуманность и порядок.

Очень хорош женевский закон, не допускающий к занятию государственных должностей и даже к вступлению в Большой совет детей лиц, которые умерли неоплатными должниками, если они не уплатят долгов своих отцов. Он внушает доверие и к торговцам, и к правителям, и даже к самой республике. Доверие к отдельному лицу усиливается там верой в общественную честность.

Родосцы пошли еще дальше. Секст Эмпирик[115] говорит, что у них сын не мог отказаться уплачивать долги отца под предлогом отказа от наследства. Родосский закон был издан для республики, основанной па торговле. Но я думаю, что самый дух торговли требовал ограничить его тем условием, что долги, сделанные отцом с тех пор, как его сын стал сам заниматься торговлей, не касались бы имущества, приобретенного сыном. Купец должен всегда знать свои обязательства и во всех случаях поступать в соответствии с состоянием своего капитала.

Ксенофонт в книге О доходах выражает желание, чтобы те из заведующих торговлей чиновников, которые скорее всех оканчивают дела, получали за это награды. Он уже чувствовал надобность в нашей консульской юрисдикции.

Торговые дела очень мало доступны формальностям. Это действия повседневные, повторяющиеся изо дня в день, поэтому они должны и решаться ежедневно. Иной характер носят дела житейские, которые оказывают большое влияние на будущее, но случаются редко. Люди женятся один только раз; они не каждый день совершают дарственные записи или духовные завещания; они становятся совершеннолетними только в один определенный день своей жизни. Платон говорит, что в городе, где нет морской торговли, требуется вдвое меньше гражданских законов, чем в городах, где такая торговля имеется, — и это вполне справедливо. Торговля привлекает в страну разнообразные народы, она влечет за собой великое множество договоров, различных родов имущества и способов приобретения.

Поэтому в торговом городе судей меньше, а законов больше.

Теофил, увидев корабль, нагруженный товарами для своей жены Феодоры, приказал его сжечь. «Я император, — сказал он ей, — а ты превращаешь меня в корабельщика. Чем будут существовать бедняки, если мы станем заниматься их промыслами?» Он мог бы добавить к этому: кто воспротивится нам, если мы станем заводить монополии? Кто заставит нас выполнять наши обязательства? Наши придворные вслед за нами тоже пожелают заняться торговлей, и они будут и жаднее, и несправедливее, чем мы. Народ полагается на наше правосудие, а не на наше богатство; множество налогов, ввергающих его в нищету, служит верным доказательством и нашей нищеты.

Когда португальцы и кастильцы господствовали в Ост-Индии, там имелись настолько выгодные отрасли торговли, что их государи не преминули ими завладеть. Это вызвало упадок их поселений в тех краях.

Вице-король в Гоа раздавал отдельным лицам исключительные привилегии. Но таким лицам никто не доверяет; торговля подвергается постоянным перерывам вследствие беспрестанной смены тех, кому она вверяется. Никто не заботится о процветании такой торговли, никто не смущается, передавая ее своему преемнику в разоренном виде. Прибыль со остается в руках немногих лиц и не распространяется широко.

Дворянство в монархии не должно заниматься торговлей. — Это противно духу торговли. «Это причинило бы вред городам, — говорят императоры Гопорий и Феодосии, — и затруднило бы куплю-продажу для купцов и простого народа».

Занятие дворянства торговлей противно и духу монархии. Обычай, дозволивший в Англии дворянству торговать, послужил одной из причин, которые более всего содействовали ослаблению в ней монархического правления.

Люди, прельщенные тем. что делается в некоторых государствах, полагают, что во Франции следовало бы издать законы для поощрения дворян к торговле. Но таким путем можно было бы только погубить дворянство этой страны, без всякой выгоды для ее торговли. В этой стране существует очень благоразумный обычай: купцы там не дворяне, но они могут стать дворянами. Они могут надеяться получить дворянство, не испытывая в настоящем связанные с ним неудобства. Самое верное средство подняться над своей профессией состоит для них в том, чтобы хорошо, т, е. с честью, заниматься ею, а это обычно зависит от способностей.

Законы, повелевающие каждому оставаться при его занятии и передавать его своим детям, полезны и могут быть полезными лишь в деспотических государствах, где не может и не должно быть соревнования.

И пусть мне не говорят, что каждый будет лучше выполнять обязанности, связанные с его званием, если он не будет иметь возможности его изменить. Я утверждаю, что люди будут лучше выполнять свои обязанности, если наиболее отличившиеся смогут надеяться возвыситься над своим званием.

Возможность приобретать дворянство за деньги весьма привлекает купцов и побуждает их стремиться к этому. Я не останавливаюсь здесь на вопросе о том, хорошо ли вознаграждать богатство тем, что по существу является наградой за добродетели. Есть государства, где и это может оказаться очень полезным.

Во Франции есть судейская знать, которая занимает среднее положение между народом и высшим дворянством и, не имея блеска последнего, обладает всеми его привилегиями. Это сословие, в котором отдельные личности ведут самый незаметный образ жизни, тогда как сословие в целом, как блюститель законов, окружено почетом и славой; это сословие, в котором можно отличиться лишь благодаря способностям и добродетели. Над этим почтенным дворянством возвышается другое, более славное, воинственное дворянство — то дворянство, которое, как бы ни было велико его богатство, считает небходимым стремиться его приумножить, но при этом находит, что стыдно заботиться об увеличении своего богатства, не растратив его предварительно. Это часть нации, в которой люди посвящают военной службе все свое имущество и, разорившись, уступают место другим, поступающим точно так же. Эти люди идут на войну, чтобы никто не смел сказать, что они не были на войне. Не имея надежды на приобретение богатства, они стремятся к приобретению почестей, а не достигнув почестей, утешают себя тем, что приобрели честь. Оба эти дворянства, без сомнения, содействовали величию своего государства. И если могущество Франции неуклонно возрастало на протяжении двух или трех столетий, то это следует приписать достоинству ее законов, а отнюдь не счастью, которому не свойственно такое постоянство.

Богатства состоят из земель и движимостей. Землями в каждом государстве обыкновенно владеют его жители. В большинстве государств есть законы, которые отбивают у иностранцев охоту приобретать там земли, а между тем многие из этих земель при одном только присутствии хозяина и могут приносить доходы. Богатства этого рода принадлежат поэтому каждому государству в отдельности. Но движимые имущества, — каковы деньги, банковые билеты, векселя, акции компаний, корабли и всякие товары, — принадлежат всему миру; весь мир составляет по отношению к ним одно государство, членами которого являются все общества; и самый богатый народ тот, у кого всего более этих движимостей общемирового значения. Некоторые государства имеют их в огромном количестве. Они приобретают их продажей своих товаров, трудами своих ремесленников, своей промышленностью, своими открытиями и даже благодаря случаю. Корыстолюбие народов вовлекает их в борьбу за обладание всемирным имуществом, т. е. движимостями. При этом какое-нибудь несчастное государство может лишиться не только иностранных, но и почти всех своих собственных продуктов. Его землевладельцы станут работать на иностранцев; оно будет терпеть недостаток во всем и ничего не будет в состоянии приобрести. Лучше было бы, если бы оно не вело торговли ни с одним народом мира, так как именно эта торговля при обстоятельствах, в которых оно находилось, и довела его до бедности.

В стране, которая всегда вывозит товаров менее, чем ввозит, равновесие между ввозом и вывозом устанавливается по мере ее обеднения, так как, получая товары все в меньшем и меньшем, количестве, она дойдет, наконец, до такой крайней бедности, что уже совсем не будет их получать.

В торговых странах деньги внезапно исчезают и столь же внезапно возвращаются обратно, потому что получившие их государства состоят в долгу у этих стран. Но в государствах, о которых идет речь, деньги никогда не возвращаются, потому что взявшие их не должны им ничего.

Примером такого государства может служить Польша. Того, что мы назвали всемирными движимостями, у нее почти вовсе пет, если не считать хлеба ее полей. Несколько магнатов владеет там целыми областями и притесняет землевладельцев, стараясь выжать из них как можно больше хлеба, чтобы, продав его иностранцам, приобрести предметы роскоши, которых требует их образ жизни. Народы Польши были бы счастливее. если бы она совсем не вела внешней торговли. Вельможи ее, не имея ничего, кроме хлеба, стали бы отдавать его для пропитания своим крестьянам. Слишком обширные владения сделались бы им в тягость, и они поделили бы их со своими крестьянами. Так как у всех было бы довольно кож и шерсти от животных, то ие было бы надобности в огромных затратах на одежду, и вельможи, которые всегда любят роскошь, не имея возможности найти ее нигде, кроме своего отечества, стали бы поощрять бедных людей к труду. Я утверждаю, что такой народ пришел бы в более цветущее состояние, если бы только он не обратился в варварство; но последнее обстоятельство можно было бы предотвратить законами,

Посмотрим теперь на Японию. Чрезмерное обилие привозимых товаров вызывает их чрезмерный вывоз, и так как между ее ввозом и вывозом существует равновесие, то и самая чрезмерность их не приносит вреда; она даже может доставить государству множество выгод: у него будет больше предметов потребления, больше сырья для обработки, больше занятых работой людей, больше средств к приобретению могущества. В случаях, когда потребуется скорая помощь, такое изобилующее всем государство сможет оказать ее раньше других. Редко случается, чтобы в стране не было излишков; но торговле свойственно по ее природе делать излишние вещи полезными, а полезные необходимыми. Поэтому торговое государство может доставить необходимые вещи большему количеству своих подданных.

Итак, можно сказать, что от торговли проигрывают не те народы, которые ни в чем не нуждаются, а те, которые нуждаются во всем; и отсутствие внешней торговли выгодно не тем народам, у которых всего довольно, а тем, которые у себя ничего не имеют.