Рабы не столько входят в состав семьи, сколько предназначены для семьи. Поэтому я отличаю рабство в собственном смысле от того положения, в котором находятся женщины в некоторых странах и которое я буду называть домашним рабством.

В жарких климатах женщины достигают половой зрелости в возрасте восьми, девяти или десяти лет, поэтому детство и брак там почти всегда идут рядом. В 20 лет они уже старухи; таким образом, расцвет разума у них никогда не совпадает с расцветом красоты. Когда они могли бы властвовать благодаря своей красоте, это оказывается невозможным из-за отсутствия разума; когда же они могли бы властвовать благодаря разуму — красоты уже нет. И так как разум не может им доставить под старость ту власть, которой не дала им во время их юности даже красота, то женщины неизбежно должны находиться в зависимом положении. Поэтому нет ничего необычайного в том, что там мужчина покидает свою прежнюю жену, — поскольку религия не противится этому, — чтобы взять новую, и водворяется многоженство.

В странах с умеренным климатом, где красота женщин сохраняется дольше, где половая зрелость наступает позднее и где женщины рожают в более зрелом возрасте, они старятся почти одновременно со своими мужьями, и так как во время вступления в брак у них больше разума и знаний уже по одному тому, что они старше, то, естественно, должно было установиться некоторое равенство между обоими полами, а следовательно, и закон единоженства.

В странах с холодным климатом почти необходимое употребление крепких напитков развивает в мужчинах несдержанность, и женщины, которые в этом отношении от природы сдержанны, потому что им всегда приходится защищаться, превосходят их, таким образом, и в отношении разума.

Природа, наделившая мужчин силой и разумом, не положила никакого другого предела их власти, кроме самой этой силы и этого разума. Женщине она даровала очарование красоты и определила, чтобы вместе с ним оканчивалось и влияние женщины; но в жарких странах красота встречается только в начале, а не в продолжение всей жизни женщины.

Итак, закон, дозволяющий мужу иметь только одну жену, более подходит к физическим свойствам европейского климата, чем азиатского. Это одна из причин, почему магометанство так легко установилось в Азии и с таким трудом распространялось в Европе, почему христианство удержалось в Европе и было уничтожено в Азии, и почему, наконец, в Китае так преуспевают магометане и так мало успеха имеют христиане. Человеческие соображения всегда подчиняются той высшей причине, которая делает все, что хочет, и пользуется всем, что ей нужно.

По некоторым особым причинам Валентиниан дозволил многоженство в империи. Этот закон, противный нашим природным условиям, был отменен Феодосием, Аркадием и Гонорием.

Хотя в странах, где установлено многоженство, количество жен в значительной степени зависит от богатства их мужа, однако нельзя сказать, чтобы причиной установления и государстве полигамии было богатство: к тому же последствию может привести и бедность, как я это покажу, говоря о дикарях.

Полигамия — не столько роскошь, сколько один из поводов для проявления большой роскоши у богатых наций. В жарких климатах у людей меньше потребностей, и потому требуется меньше средств на содержание жены и детей. Следовательно, там можно иметь и большее количество жен.

По произведенным в разных местах Европы подсчетам, там рождается больше мальчиков, чем девочек; а в описаниях Азии и Африки сообщается, что там, наоборот, рождается больше девочек, чем мальчиков. Законы единоженства в Европе и многоженства в Азии и в Африке имеют, следовательно, некоторое отношение к климату.

В холодных климатах Азии, как и в Европе, рождается больше мальчиков, чем девочек. В этом, по словам лам, заключается причина, почему у них закон дозволяет женщине иметь несколько мужей.

Но я не думаю, чтобы было много стран, где эта неравномерность настолько значительна, что появляется надобность и законах, устанавливающих многоженство или многомужие. Все это значит только, что в некоторых странах численное преобладание женщин или даже мужчин более или менее отклоняется от естественной пропорции, существующей в других странах.

Признаюсь, что если бы то, что нам сообщают о Бантаме, а именно, что там на одного мужчину приходится десять женщин, было верно, то это был бы особо характерный случай полигамии.

Я говорю все это не для того, чтобы оправдывать обычаи, но для того, чтобы объяснить их.

На Малабарском побережье в касте найров мужчина может иметь только одну жену, а женщина, напротив, может иметь несколько мужей. Я думаю, что возможно обнаружить причину этого обычая. Найры — это каста знати, а у всех этих народов знатные являются воинами. В Европе солдатам препятствуют жениться. На Малабаре, где климат требует смягчения этого правила, ограничились тем, что по мере возможности облегчили для них затруднения, связанные с браком, и дали нескольким мужчинам по одной женщине, чтобы ослабить в них привязанность к семье, облегчить им хозяйственные заботы и сохранить в полной силе их боевой дух.

Многоженство, рассматриваемое вообще, независимо от обстоятельств, в силу которых оно может быть до некоторой степени терпимо, не приносит никакой пользы ни человеческому роду, ни обоим полам, — ни тому, который злоупотребляет, ни тому, которым злоупотребляют. Не приносит оно пользы и детям; одно из главных его неудобств состоит в том, что при нем отец и мать не могут питать одинаковой привязанности к детям; отец не может любить двадцать человек детей так, как мать любит двух. Но еще хуже, когда у женщины несколько мужей, так как в таком случае отцовская любовь держится лишь на том мнении, что отец, если пожелает, может поверить, что некоторые дети принадлежат ему, или что другие могут этому поверить.

Говорят, у марокканского государя в серале есть женщины белые, черные и желтые. Несчастный! Едва ли он нуждается и в одном-то цвете.

Обладание многими женами не исключает вожделения к чужой жене. Сладострастие подобно скупости: его жажда распаляется по мере приобретения сокровищ.

В правление Юстиниана некоторые философы, стесненные христианством, удалились в Персию к Хосрою. Агафий говорит, что там их всего более поразило то, что полигамия была дозволена людям, которые не воздерживались даже от прелюбодеяния.

Многоженство — кто бы мог это подумать! — ведет даже к той любви, которая отвергается природой: так одно распутство всегда влечет за собой другое. Говорят, что во время волнений в Константинополе, происшедших при свержении султана Ахмеда, народ, разграбивший дом кияи (министра двора), не нашел в нем ни одной женщины. Говорят, что в Алжире дело дошло до того, что в большинстве сералей совсем нет женщин.

Из закона о многоженстве вытекает требование равенства между женами. Магомет, который дозволяет иметь четырех жен, требует, чтобы они были равны во всем: в пище, в одежде, в отношении супружеских обязанностей. Такой же закон установлен у малдивов, где можно жениться на трех женщинах.

Закон Моисея даже предписывает, чтобы сын, которому отец дал в жены рабу и который впоследствии женился на свободной женщине, не отнимал у своей первой жены ничего из ее одежды, пищи и обязанностей. Новой супруге можно было дать больше, но прежняя не должна была получать меньше прежнего.

Одно из последствий многоженства заключается в том, что у народов сладострастных и богатых некоторые мужчины имеют очень большое количество жен. Естественные результаты этой многочисленности — изоляция женщин от мужчин и их затворничество. Этого требует домашний порядок: несостоятельный должник старается укрыться от преследования своих кредиторов. Есть такие климаты, при которых правила нравственности почти совершенно бессильны перед физическими потребностями. Оставьте мужчину наедине с женщиной — и всякий соблазн приведет к падению, всякое наступление будет победоносно, а сопротивление — ничтожно. В этих странах вместо моральных правил нужны замки.

Одна классическая книга Китая видит чудо добродетели в поведении человека, который, оставшись в отдаленной комнате наедине с женщиной, не изнасилует этой женщины.

Республика ставит гражданина в условия жизни умеренной, тихой, ровной и ограниченной; там на всем лежит печать общественной свободы. Власть над женщинами не могла бы там проявиться с достаточной силой; и когда эта власть была обусловлена климатом, наиболее подходящим для нее образом правления оказалось правление одного. Вот одна из причин, почему на Востоке всегда было трудно установить народное правление.

Наоборот, рабство женщин вполне сообразно с духом деспотического правления, которое охотно злоупотребляет всем, потому-то в Азии деспотическое правление всегда сопровождалось домашним рабством.

В государстве, где прежде всего требуют спокойствия и где доведенную до крайности покорность называют миром, надо держать женщин взаперти, потому что их интриги могли бы иметь роковые последствия для их мужей. Правительство, у которого нет времени входить в рассмотрение поведения подданных, относится к ним с подозрением уже по одному тому, что их поведение бросается всем в глаза и они дают о себе знать.

Предположим на мгновение, что легкомыслие и нескромность, симпатии и антипатии наших женщин, их страсти и пристрастия были бы перенесены в одно из государств Востока со всей стремительностью и свободой, с которыми они проявляются у нас. Какой отец семейства мог бы иметь хоть минуту спокойствия? Везде подозрительные люди, повсюду враги; государство было бы потрясено, и полились бы потоки крови.

Чем более расстраивается единство семьи при многоженстве, тем более должны законы привлекать к центру отделившиеся части; чем больше различия в интересах, тем важнее, чтобы закон приводил это разнообразие к единству.

Эта цель достигается преимущественно посредством затворничества. Женщины должны быть отделены от мужчин не только стенами дома, но и внутри этих стен, так, чтобы они составляли как бы отдельную семью в семье. Из этого положения вытекают все обязательные для них правила нравственности: стыдливость, целомудрие, сдержанность, молчаливость, кротость, послушание, почтительность, любовь и, наконец, общее направление чувств к тому, что по природе своей лучше всего в мире, а именно — к привязанности к семье.

Женщинам, естественно, предстоит выполнять столько свойственных им обязанностей, что необходимо обратить усиленное внимание на то, чтобы отдалить их от всего, что могло бы внушить им иные мысли, т. е. от всего, что называют развлечениями, и от всего, что называют делами.

В различных государствах Востока чистота нравов находится в прямой зависимости от строгости затвора женщин. В больших государствах есть, конечно, и крупные вельможи, и, чем они богаче, тем большую они имеют возможность держать своих жен в строжайшем заключении и тем с большим успехом могут противодействовать их возвращению в общество. Потому-то в Турции, Персии, Китае, Японии и в государстве Могола так изумительно хороши нравы женщин.

Нельзя, однако, сказать того же об Индии. Вследствие ее положения и наличия множества островов она распалась на бесчисленные крошечные государства, ставшие по множеству причин, которые здесь не время излагать, деспотическими.

Население этих государств состоит только из нищих, которые грабят, и нищих, которых грабят. Те, кого там называют знатными, имеют очень небольшие средства, а те, кого называют богатыми, имеют лишь необходимое. Затворничество женщин не может там быть столь строгим; там нельзя принимать таких больших предосторожностей, чтобы сдерживать женщин; в результате развращение их нравов не поддается описанию.

Здесь можно видеть, до каких крайностей доходят пороки, порождаемые климатом, когда им предоставляют слишком большую свободу. Здесь природа проявляет непостижимую силу, а стыдливость — столь же непостижимое бессилие. В Патане похотливость женщин так велика, что мужчины вынуждены прибегать к особым средствам, чтобы оградить себя от их покушений. По словам М. Смита, не лучше обстоят дела и в малых государствах Гвинеи. Кажется, в этих странах люди обоего пола утрачивают даже свойственные их полу законы.

В некоторых странах Востока затворничество женщин вызывается не только многоженством, но и климатом. Всякий, кто прочтет об ужасах, преступлениях, коварствах, низостях, отравлениях, убийствах, которые являются следствием свободы женщин в Гоа и в португальских владениях Индии, где религия запрещает многоженство, и сравнит это с чистыми нравами женщин в Турции, Персии, Китае, Японии и государстве Могола, — ясно увидит, что часто бывает столь же необходимо отделять женщин от мужчин при единоженстве, как и при многоженстве.

В этих случаях все определяется климатом. Зачем было бы, например, подвергать заключению женщин в наших северных странах, где их нравы хороши от природы, где страсти их так спокойны, так мало стремительны и так безыскусственны, где любовь так благоразумно властвует над сердцем, что достаточно самых легких мер для того, чтобы управлять ими?

Счастливы люди, живущие в этих климатах, которые дозволяют им общение друг с другом, где прекрасный пол составляет украшение общества и где женщины, составляя счастье одного, в то же время являются источником радости и для всех.

Все народы единодушно относятся с презрением к распущенности женщин, потому что всем им внятен голос природы. Она установила нападение, она же установила и защиту и, внушив обеим сторонам желание, дала одной стороне дерзость, а другой — стыд. Она дала людям много времени для забот о самосохранении и лишь короткие моменты для воспроизведения своего рода.

Поэтому неправильно мнение, будто невоздержанность порождается законами природы, напротив, она является их нарушением; скромность и самообладание — вот что предписывается этими законами.

Кроме того, в природе разумных существ заложена способность чувствовать свои несовершенства; потому-то природа и дала нам стыдливость, т. е. чувство стыда перед этими несовершенствами.

И если физическое воздействие некоторых климатов нарушает и естественный закон обоих полов, и закон, управляющий поступками разумных существ, то дело законодателя — дать гражданские законы, которые противодействовали бы природе климата, восстановляя силу первоначальных законов.

Следует тщательно различать у народов ревность, которая порождается страстью, от ревности, которая имеет основание в обычаях, нравах, законах. Одна — все пожирающее лихорадочное пламя; другая же, холодная, но порою страшная, может соединяться с равнодушием и презрением.

Одна, будучи извращением любви, любовью же и порождается. Другая зависит единственно от нравов и обычаев народа, от законов страны, от морали, а иногда даже и от религии.

Она почти всегда является результатом физического воздействия климата и в го же время целительным средством против этого воздействия.

На Востоке так часто меняют жен, что им нельзя поручать управление домом; поэтому ведение хозяйства возлагают на евнухов; им вручают все ключи от дома, и они заведуют домашними делами. «В Персии, — говорит г. Шарден, — женщинам выдают одежду, как детям». Таким образом, их совершенно не касается дело, которое так им свойственно, которое повсюду составляет их первую заботу.

Между разводом и репудиацией та разница, что развод совершается по взаимному соглашению, вследствие взаимного несоответствия, тогда как репудиация совершается по воле и в интересах одной из сторон, независимо от интересов и желания другой стороны.

Репудиация иногда бывает так необходима для женщин и сопряжена для них с такими трудностями, что закон, который дает это право мужчинам, отказывая в нем женщинам, очень жесток по отношению к последним. Муж — глава дома, у него есть тысячи средств заставить жен исполнять свой долг, так что право репудиации является в его руках как бы одним из средств злоупотребления властью. Со стороны же женщины оно может быть только печальной необходимостью. Необходимость искать себе второго мужа после того, как она утратила большую часть своего очарования в первом браке, является для женщины всегда большим несчастьем. Одна из существенных выгод очарования женщины в молодости заключается в том, что воспоминание о прошлых наслаждениях побуждает мужа относиться к жене благосклонно и во время ее старости.

Поэтому должно быть принято за общее правило, чтобы во всех странах, где закон предоставляет мужчине право репудиации, то же право предоставлялось и женщине. Более того, мне кажется, что в климатах, где женщины живут а домашнем рабстве, закон должен дозволить женщинам репудиацию, а мужчинам — только развод.

Когда женщин держат в гареме, то муж не может пользоваться правом отвергнуть жену по причине несоответствия характеров, так как если согласия нет, то виноват в этом муж.

Репудиация вследствие бесплодия жены может иметь место только в случае единобрачия, так как если жен много, то это обстоятельство не имеет для мужа никакого значения.

Закон малдивов дозволяет вновь соединяться с отвергнутой женой, а закон Мексики запрещает это под страхом смертной казни. Этот мексиканский закон разумнее, чем малдивский: при разводе он не забывает о вечности брака, между тем как закон малдивов, кажется, относится с одинаковым пренебрежением и к браку, и к репудиации,

Закон Мексики дозволял только развод. Это опять-таки было основанием для того, чтобы не разрешать вновь сходиться людям, которые разлучились по взаимному соглашению. Репулиация кажется скорее следствием вспыльчивости и страсти, а развод — результатом обдуманного решения.

Развод обычно бывает очень полезен в политическом отношении; что же касается до гражданской стороны дела, то он полезен для мужа и для жены, но не всегда благоприятен для детей.

Ромул дозволил мужу расторгнуть брак с женой, если она совершила прелюбодеяние, приготовила яд или подделала ключи. Но он не дал того же права жене по отношению к ее мужу. Плутарх называет этот закон очень суровым.

Так как в Афинах закон предоставил это право обоим супругам и так как римские женщины получили это право уже в древнейшие времена, невзирая на закон Ромула, то ясно, что это учреждение принадлежит к числу тех, которые римские послы вывезли из Афин и внесли в число законов двенадцати таблиц.

Цицерон говорит, что причины расторжения брака вытекали из закона двенадцати таблиц. Нельзя поэтому сомневаться в том, что этот закон умножил число причин расторжения брака, установленных Ромулом.

Право развода было также установлением или по крайней мере следствием законов двенадцати таблиц, так как если оба супруга имели, каждый в отдельности, право расторгать брак, то тем более могли они разлучаться по взаимному соглашению и по обоюдному желанию.

Закон не требовал заявления причин развода. По самой сущности дела такое заявление необходимо при одностороннем расторжении брака, но нисколько не нужно для развода, потому что там, где причины, по которым брак может быть расторгнут, определяются законом, взаимное несоответствие следует считать наиболее убедительной причиной.

Дионисий Галикарнасский, Валерий Максим и Авл Геллий сообщают факт, который кажется мне неправдоподобным. Они говорят, что хотя в Риме и было дозволено разрывать брак с женою, но вследствие особенного уважения к ауспициям там до Карвилия Руги, отвергнувшего жену по причине бесплодия, никто не пользовался этим правом в течение 520 лет. Но достаточно знать природу человеческого ума, чтобы признать невероятным то обстоятельство, что никто во всем народе, которому было дано подобное право законом, не воспользовался им. Кориолан, удаляясь в изгнание, посоветовал своей жене найти себе более счастливого мужа, чем он; мы только что видели, что законы двенадцати таблиц и нравы римлян значительно расширили рамки закона Ромула. Но зачем нужно было это расширений закона, если никто не пользовался правом, установленным в законе? Сверх того, если граждане не пользовались им по своему чрезвычайному уважению к ауспициям, то почему же римские законодатели менее уважали ауспиции? Неужели сам закон непрестанно оказывал разлагающее влияние на нравы?

При сопоставлении двух цитат из Плутарха все недоумения разрешаются. Закон царей дозволял мужу расторгать брак в одном из трех случаев, о которых мы говорили. «Если же, — говорит Плутарх, — кто отлучал от себя жену по каким-либо другим причинам, то закон требовал, чтобы одна половина его имущества доставалась его жене, а другая — посвящалась Церере». Следовательно, подвергая себя этому штрафу, можно было отвергнуть жену по любой причине, Никто этого не делал до Карвилия Руги, «который, — по словам того же Плутарха, — разорвал брак со своей женой по причине ее бесплодия через двести тридцать лет после Ромула», т. е. за 71 год до опубликования законов двенадцати таблиц, которые расширили право репудиация и умножили число его причин.

Писатели, которых я цитировал, говорят, что Карвилий Руга любил свою жену, но что ввиду ее бесплодия цензоры обязали его клятвой разлучиться с нею, дабы он мог дать детей республике, и что именно это сделало его ненавистным народу. Надо, однако, знать дух римского народа, чтобы обнаружить истинную причину его ненависти к Карвилию. Карвилий навлек на себя немилость народа не потому, что он разорвал брак с женой, — делами этого рода народ не возмущался, — а потому что он дал клятву цензорам разлучиться с женою по причине ее бесплодия для того, чтобы дать детей республике. В этом обязательстве римский народ видел бремя, которое цензоры собирались взвалить и на его плечи. В дальнейшем я буду говорить о том, как ненавидел народ подобное распоряжение. Но как объяснить такое противоречие между Плутархом и прочими писателями? Очень просто: Плутарх исследовал факт, а прочие рассказывали сказку.