В 1859 году Дарвин послал своему брату Эразму копию своей книги "Происхождение видов", Эразм отозвался очень похвально. Он сказал, что "Теория естественного отбора логически неотразима", и что его беспокоит, что анализ некоторых окаменелостей не всегда указывает на последовательную эволюцию. "Однако ход мыслей настолько убедителен для меня, что если факты не будут соответствовать теории, то мне кажется, тем хуже для фактов".

Это ощущение разделяется эволюционистами шире, чем многие готовы признать. Теория естественного отбора столь изящна и мощна, что вдохновляет на, своего рода, веру в неё; но это не слепая вера, ибо она опирается на реальную способность теории объяснить так много. Но это, тем не менее, вера — состояние, при котором отдельные противоречащие факты не вызывают сомнения в правоте всей теории.

Должен признаться, что я приверженец этой веры. Естественный отбор показал, что может правдоподобно объяснить и в феномене жизни вообще и в человеческом мышлении в особенности столь многое, что почти не сомневаюсь, он сможет объяснить и остальное. Однако это самое «остальное» — вовсе не тривиальный уголок ландшафта. Есть много чего в человеке — мысли, чувства, поведение, что озадачивает и бросает вызов дарвинизму, и много чего ещё, что не слишком озадачивает учёных, но не убеждает обывателей. И было бы не по-дарвиновски с моей стороны, если бы я не привёл несколько наглядных примеров. Дарвин был весьма обеспокоен реальными и очевидными недостатками его теории, и его настойчивость при устранении их — не последнее из того, что делает его "Происхождение…" настолько убедительным. Недостаток, который имел в виду Эразм, был упомянут в главе, которую Дарвин назвал "Трудности теории". В более поздних изданиях Дарвин добавил другую главу, названную "Различные возражения на теорию естественного отбора".

Нижеприведённое — никак не исчерпывающий список загадок, связанных с новой давриновской парадигмой в приложении к человеческому поведению. Но оно передаёт их сущность и предлагает некоторые пути решения их. Оно также является частью наиболее часто задаваемых вопросов о эволюционной психологии и, я надеюсь, поможет рассеять некоторые распространённые заблуждения.

Как естественный отбор мог создать людей, совершенно не желающих гетеросексуальных сношений, которые единственно могли бы передать их гены в следующее поколение? На заре социобиологии некоторые эволюционисты полагали, что теория родственного отбора могла бы решить этот парадокс. Предполагалось, что гомосексуалисты в некоторых отношениях подобны бесплодным муравьям — чем тратить свою энергию на непосредственную пересылку своих генов следующему поколению, они используют обходные пути, предпочитая заботиться о родных братьях, племянниках и т. д.

В принципе, этот механизм мог бы работать, но, похоже, что действительность совсем не такова. Во-первых, много ли гомосексуалистов тратят уймы времени, помогая родным братьям, племянникам и племянницам? Во-вторых, посмотрите, куда они это своё время тратят на деле? А вот куда — на создание гомосексуального союза, на что у них уходят такие же силы, средства и время, как и у гетеросексуалов на создание гетеросексуального союза. Где здесь эволюционная логика? Бесплодные муравьи не тратят время на ласки других бесплодных муравьев, так что этот пример здесь не подходит.

Примечательно, что бонобо, наши ближайшие родичи, явно бисексуальны (но это не исключительный гомосексуализм!). Они трутся гениталиями, например, для выражения дружелюбия или для разрядки напряженности. Но это общий принцип — как только естественный отбор создал форму вознаграждения, в нашем случае, половое возбуждение, так эта форма может далее использоваться для обслуживания других функций; это новое использование может возникнуть посредством генетического развития или может возникнуть посредством изменений культуры. Именно так в древней Греции возникла культурная традиция полового удовлетворения с мальчиками. (И с эволюционных позиций весьма спорно, кто кого эксплуатировал: мальчики, которые использовали свои особые отношения с наставниками, чтобы те составляли им впоследствии протекцию, или мужчины, снова в эволюционных координатах, тратили на них своё время).

В этом смысле тот факт, что сексуальные импульсы некоторых людей отклоняются от нормальных каналов — ещё одно свидетельство податливости человеческого поведения. В различной конкретной обстановке она может проявляться в самых различных формах. (Тюрьма — чрезвычайный пример такого влияния обстановки, когда гетеросексуальное удовлетворение невозможно, сексуальные импульсы, особенно сравнительно сильное и неразборчивое мужское сексуальное влечение, могут использовать ближайшую замену).

Существует ли ген гомосексуализма? Есть основания полагать, что некоторые гены вероятно более причастны к гомосексуализму, чем другие. Но это не означает, что существует некий «гей-ген», который непременно ведёт к гомосексуализму вне зависимости от обстановки, и это так же не означает, что рассматриваемые гены были отобраны естественным отбором именно за их вклад в гомосексуализм. (Некоторые гены без сомнения повышают вероятность того, что человек займётся, скажем, банковским делом или профессиональным футболом, но нет никакого "гена банкира" или "футбольного гена", то есть гена, который был бы выделен отбором за его вклад в банковскую или футбольную игру. Но есть гены, формирующие способности, скажем, к манипуляциям с числами или к физической силе). Действительно, как только вы исключаете из рассмотрения теорию родственного отбора гомосексуальных наклонностей, становится очень трудно вообразить ген, отбираемый на основании его влияния исключительно на гомосексуализм. И если существует некий «гей-ген», который распространился среди значительной части населения, то это, вероятно, благодаря какому-то иному его эффекту, но не склонности к гомосексуализму как таковому.

Одна из причин того, что некоторые люди так интересуются наличием «гей-гена» состоит в том, что они хотят знать, является ли гомосексуализм «естественным», и этот вопрос влечёт, как многим кажется, моральные последствия. Возможны следующие гипотезы: а) ген (или комбинация генов), способствующий гомосексуализму, был отобран именно по причине его связанности с гомосексуализмом; б) ген, или комбинация генов, способствующие гомосексуализму, были отобраны по каким-то другим причинам, но в некоторых условиях экспрессируются в форме гомосексуализма; г) ген, или их комбинация, ведущая к гомосексуализму, является довольно недавним приобретением в человеческом генотипе и не получила существенной поддержки естественного отбора ни для одного конкретного применения; д) никакого «гей-гена» не существует.

Но кого это волнует? Почему «естественность» гомосексуализма имеет отношение к моральному осуждению его? Это «естественно», в смысле, одобрено естественным отбором, подобно тому, что для мужчины естественно убить другого мужчину, застав его в постели со своей женой? В этом смысле насилие вполне может быть «естественно»… Различия в том, как ваши дети одеты и чем питаются, конечно, «естественно» вытекают из вашего благосостояния. Но большинство нормальных людей справедливо оценивает детей по их достижениям, а не происхождению. В отношении же сексуальности людей верно следующее: 1) некоторые люди обладают такой комбинацией генов и условий воспитания, которые склоняют их к преимущественно гомосексуальному образу жизни; 2) нет никакого наследственного противоречия между добровольным гомосексуализмом среди взрослых и благом других людей. Полагаю, что это можно считать завершением обсуждения моральных аспектов этого вопроса.

Если мы полагаем гены настолько важными, то что делает людей, имеющих так много общих генов, так часто непохожими друг на друга? В некотором смысле, не очень логично задавать этот вопрос эволюционному психологу. В конце концов, стержень эволюционной психологии не в изучении того, как различные гены приводят к различному поведению, а в изучении того, как гены, общие у человекообразных видов, могут вызывать то или иное поведение, иногда различающееся, иногда подобное. Другими словами, эволюционные психологи, как правило, анализируют поведение без привязки к конкретной генетической конституции индивидуума. Однако ответ на вопрос о родных братьях проливает важный свет на проблему, самую, пожалуй, важную в эволюционной психологии: если генетическое влияние на человеческое поведение в основном определяется генами, общими для всех людей, то почему поведение людей так различается друг от друга? Мы поднимали этот вопрос в разных местах этой книги, но вопрос о родных братьях проливает на него дополнительный свет.

Взять хотя бы того же Дарвина. Он был предпоследним из шести детей. Он вполне укладывается в удивительную закономерность, которую заметили только недавно: люди, инициирующие или поддерживающие научные революции, очень редко бывают рождены первыми. Франк Сулловей, который выявил эту закономерность на основании обширных данных, также обнаружил, что люди, инициирующие или поддерживающие политические революции, также редко бывают рождены первыми.

Как объяснять этот феномен? Сулловей предположил, что, возможно, здесь сказывается то обстоятельство, что младшие дети часто вынуждены соревноваться со старшими братьями за ресурсы. Таким образом, они могут выйти на конфликт не только с этими конкретными авторитариями, но и с господствующими порядками в целом. В конце концов, перворождённые дети, имея более высокую репродуктивную ценность, чем их младшие родные братья (см. главу 7), должны бы в принципе быть любимчиками родителей (при прочих равных условиях). Так что здесь может иметь место естественная общность интересов между родителями и старшими детьми, с чем младшим приходится самостоятельно бороться. Господствующие институции устанавливают законы, которым младший брат бросает вызов. Это могло быть адаптивно для детей, предпочитающих конформное следование принятым правилам. Или так, типичная видовая программа развития может направлять младших детей (при наличии старших) к радикализму.

Важный момент здесь — "единая среда", важность которой генетики осознали только в последнем десятилетии (см. Plomin и Daniels [1987]). Люди, сомневающиеся в детерминизме среды, любят указывать на двух братьев, выросших бок о бок, спрашивая при этом, почему один из них стал преступником, а другой — районным прокурором? Они спрашивают, что если среда настолько важна, то почему эти братья сформировались столь различно? Но дело в том, что среду в этом случае нельзя считать единой. Хотя некоторые аспекты их среды и совпадают (одни и те же родители, школа), однако большая часть среды, тем не менее, различна — разные преподаватели, разные друзья и т. п.

Сулловей указывает, что как это ни парадоксально, родные братья, будучи действительно родными, могут пребывать в особенно различных средах. Например, вы и ваш сосед можете быть перворождёнными и таким образом иметь общим этот аспект вашей среды, а вот вы и ваш родной брат — нет. Более того, Сулловей полагает, что один родной брат, занимая в семье некую стратегическую нишу в экологии семейства, может отодвигать братьев в менее привлекательные ниши, побуждая тем самым к борьбе за ресурсы. Таким образом, младший брат может счесть, что старший уже победил в борьбе за покровительство родителей путём своего примерного послушания, в ответ он может поискать другую «нишу» — добиться превосходства в школе, вместо того, чтобы конкурировать на переполненном рынке пай-мальчиков.

3. Почему[101] люди не хотят иметь много детей или вообще предпочитают их не иметь?

Этот феномен иногда приводится как большая эволюционная «тайна». Академики ломают головы над "демографическим сдвигом", который понизил рождаемости в индустриальных обществах, пробуя объяснить это в терминах дарвинизма. Выдвигаются теории, например, что в современной среде семья среднего размера может быть неоптимальна для генетического наследства. Возможно, у вас будет больше внуков, если у вас будет всего два ребёнка, каждого из которых вы сможете обучить в дорогой частной школе, чем если у вас будет пять детей, которых удастся обучить лишь дешёвых школах, и они окажутся неспособными содержать уже своих детей. Таким образом, меньшее количества детей для современных людей — адаптивно.

Есть более простое решение: естественный отбор при выработке репродуктивной стратегии не привил в нас непреодолимое желание именно-таки иметь детей. У нас в первую очередь выработано желание любить секс, а вот любить его последствия, которые наступают спустя девять месяцев, необязательно. (Доказательством тому могут быть островитяне Trobriand, которые, согласно Малиновскому, не видели связи между сексом и деторождением, но число людей, занимающихся у них воспроизводством, от этого меньше не становилось. Только после распространения противозачаточных технологий имеет этот проект засбоил.

Выбор размера семьи — один из многих случаев, где мы перехитрили естественный отбор посредством сознательного решения. Например, наблюдая, что дети, при всей их привлекательности, могут быть в больших количествах весьма обременительны, мы можем выбирать более короткие пути к окончательным целям, которые естественный отбор нам лишь наметил.

Снова можно попробовать рассмотреть сценарии, в которых это поведение могло бы быть адаптивно. Возможно, человек в древних условиях, став бременем семье, фактически максимизирует жизнестойкость её, выводя самого себя из игры. Например, запасы продовольствия настолько скудны, что, потребляя их, он лишил бы более репродуктивно ценных родственников питания, тем самым подвергая опасности их жизни.

Это объяснение не так уж и неправдоподобно, но и небеспроблемно. В современных условиях крайне редко наблюдаются самоубийцы, семьи которых находятся на грани голодания.

И, действительно, грань голодания, в общем-то, — единственное обстоятельство, при котором самоубийство могло иметь существенный эволюционный смысл. При практическом достатке продовольствия почти любой, кроме абсолютно беспомощных инвалидов или стариков, оставаясь в живых, мог бы вносить полезный вклад в своих репродуктивно ценных родственников: сбор ягод, уход за детьми и их обучение и так далее. (И даже если бы вы стали не имеющим оправдания бременем вашей семье, было бы безвозвратное самоубийство генетически оптимальным путём? Разве не было бы лучше для генов этого убитого депрессией человека попробовать использовать последний, пусть призрачный шанс — блуждать далеко от деревни, вдруг столкнуться с какой-нибудь непривередливой женщиной, которую можно пробовать совратить или, на крайний случай, изнасиловать?.[102]

Вероятное решение парадокса самоубийства лежит в понимании того, что поведенческая «адаптация» вырабатывается естественным отбором не сама по себе, а через психические органы. И эти психические органы, которые были достаточно адаптивны в одной среде и стали частью природы человека в другой среде, могут реализовывать поведение ей неадекватное. Мы видели, например, почему восприятие себя плохим может иногда быть адаптивно (глава 13). Но, увы, психический орган, вырабатывающий в вас плохое самоощущение, может сработать не в ту сторону, плохое внутреннее самоощущение, если оно слишком долго не облегчается, может привести к самоубийству.

Современная обстановка более, чем древние, выглядит способствующей подобным ложным срабатываниям. В ней возможны, к примеру, такие формы и степени социальной изоляции, которые были неизвестны нашим предкам.

Примечания:

1

Лиза — жена автора книги, Роберта Райта

10

пожалуй, льва; но скорее — леопарда. Тигры в Африке не водятся. — А.П.

101

современные — А.П.

102

А женский суицид с этой точки зрения — вообще нонсенс, ей-то и соблазнять никого не надо… — А.П.