ЖИВОТНЫЕ КАК ИСТОЧНИК НЕПРИЯТНОСТЕЙ

Вскрывает зубами бочонки сельдей.

Вьёт гнезда в шляпах добрых людей,

И писком из-под пола, из клетей.

Болтать мешает и сна лишает

Хозяйку дома хвостатый злодей.

(Р. Браунинг)

Почему я начинаю с наиболее неприятной стороны совместной жизни с животными? Потому что степень вашей готовности мириться с приносимым ими беспокойством говорит о силе вашей любви к ним. Я всегда буду признателен своим терпеливым родителям: они только качали головой и укоризненно смотрели на меня, когда я приносил домой нового питомца, от которого можно было ждать больше неприятностей, чем от предыдущих. А сколько вытерпела за многие годы нашей совместной жизни моя жена! Кто осмелился бы просить у своей супруги разрешения держать в доме ручную крысу, которая свободно бегала по всем комнатам, а гнездо устраивала в самых неожиданных и неудачных местах, используя в качестве строительного материала маленькие круглые кусочки материи, аккуратно вырезанные зубами из мебельной обивки?

Какая другая жена смирилась бы с выходками попугая какаду, который откусывал все пуговицы с выстиранных и вывешенных в саду для просушки вещей, или разрешила бы приручённым серым гусям проводить ночь в спальне, а утром вылетать в сад через окно? А что сказала бы иная супруга, если бы увидела только что выстиранные занавески, сплошь украшенные симпатичными голубыми пятнышками, которые оставили певчие птицы, наевшиеся ягод бузины? Что сказала бы она, если… — но я мог бы задавать этот вопрос на протяжении ещё двадцати страниц.

Так ли необходимы все эти жертвы, спросите вы. Да, совершенно несомненно, да! Конечно, можно содержать животных в клетках, расставленных в гостиной, однако единственный способ узнать что-нибудь об умственной деятельности высших животных — это предоставить им полную свободу. Насколько печальными и скованными кажутся заключённые в клетку попугай или обезьяна, настолько же невероятно подвижными, забавными и интересными становятся те же самые животные, если дать им полную свободу. Конечно, вы должны быть готовы к убыткам и расстройствам — это неизбежная плата за содержание подобных жильцов, зато будете располагать психически полноценными существами для своих наблюдений и экспериментов. Именно поэтому я всегда содержал диких животных в условиях ничем не ограниченной свободы.

В Альтенберге проволока, предназначенная для клеток, играла совершенно парадоксальную роль — она служила препятствием для проникновения животных в дом и палисадник. Нашим питомцам всегда строго запрещалось проникать за сетку, окружающую цветочные клумбы; но, как и для маленьких детей, запрещённые вещи обладают притягательной силой для разумных животных. А, кроме того, необычайно привязчивые серые гуси постоянно стремятся к человеческому обществу. Во всяком случае, вечно случалась одна и та же история: прежде чем мы успевали заметить неладное, двадцать или тридцать гусей уже паслись на клумбах или, что ещё хуже, вторгались на открытую веранду, приветствуя нас громкими гортанными криками.

Было необычайно трудно изгнать этих птиц, которые прекрасно летали и не испытывали страха перед человеком. Самый громкий крик и неистовое размахивание руками не давали никакого эффекта. Единственным действенным средством оказался огромный багряно-красный садовый зонтик. Подобно рыцарю с копьём наизготовку, моя жена бросалась на гусей, пасущихся на недавно засаженных ею грядках, держа сложенный зонтик под мышкой; затем она издавала бешеный военный клич и резким движением раскрывала зонтик. Это было слишком даже для наших гусей, и они взлетали в воздух, громко грохоча крыльями.

К несчастью, отец в значительной степени свёл на нет усилия жены в деле воспитания гусей. Старый джентльмен очень любил гусей, особенно ему нравились гусаки — эти отважные рыцари. И ничто не могло помешать ему ежедневно приглашать гусей на чаепитие в свой кабинет, примыкавший к застеклённой веранде. Зрение отца сильно ослабело, и он замечал конкретные результаты этих посещений, только наступив на них ногой. Однажды к вечеру, выйдя в сад, я, к своему изумлению, обнаружил, что почти все гуси исчезли. Опасаясь самого худшего, я побежал в кабинет отца и застал там следующую сцену: на великолепном персидском ковре двадцать четыре гуся стояли, столпившись вокруг старого джентльмена, а он пил чай, сидя за своим письменным столом, и спокойно просматривал газету. Время от времени он отламывал кусочки хлеба и протягивал их гусям.

Птицы немного нервничали в непривычной обстановке, и это оказало неблагоприятное влияние на работу их кишечника. Как и все животные, которые обычно переваривают большие порции травы, гусь имеет цекум, или слепой отросток толстой кишки, где с помощью бактерий перерабатываются растительные волокна. Как правило, на шесть или семь нормальных опорожнений кишечника приходится одно из цекума, а оно имеет особый едкий запах и очень яркий темно-зелёный цвет.

Если же гуси встревожены, одно опорожнение цекума следует за другим. Более одиннадцати лет истекло с тех пор, как гуси принимали участие в чаепитии, но за это время зелёные пятна на ковре стали лишь бледно-жёлтыми.

Итак, наши животные живут в полной свободе и даже находятся в коротких отношениях с домом. Они всегда стремятся к нам, а не от нас. В другой семье человек может сказать: «Птица вылетела из клетки! Скорее закройте окно!». А у нас кричат: «Ради всего святого, закройте окно: ворон (какаду, обезьяна и т. д.) хочет проникнуть в дом!» Наиболее парадоксальное использование «обратного клеточного принципа» было изобретено моей женой в те времена, когда наш старший сын был ещё очень мал. Тогда у нас жили несколько крупных и потенциально опасных животных — вороны, два больших желтохохлых какаду, два лемура и две обезьяны-капуцина, и никого из них нельзя было оставить наедине с ребёнком, не подвергая его опасности. Тогда-то моя жена смастерила в саду большую клетку, в которой и поместила… детскую коляску.

К сожалению, у высших животных потребность и способность причинять разрушения возрастают прямо пропорционально степени их разумности. По этой причине нельзя ни под каким видом оставлять некоторых животных, особенно обезьян, без постоянного наблюдения. Это не относится к лемурам, которые лишены свойственного всем настоящим обезьянам пристального любопытства к домашней утвари.

Настоящие обезьяны[12], генеалогически стоящие выше обезьян Нового Света, проявляют неутомимую любознательность при виде каждого нового предмета и сразу же начинают проделывать с ним свои эксперименты. И хотя это может быть очень интересно с точки зрения изучения психологии животных, для семьи такое положение вещей вскоре становится совершенно невыносимым с финансовой точки зрения. Могу проиллюстрировать это на следующем примере.

Ещё будучи студентом, я держал в квартире родителей в Вене великолепный экземпляр капуцина[13], самку по имени Глория. Она занимала просторную клетку, стоявшую в моем кабинете. Когда я бывал дома и имел возможность присматривать за обезьяной, ей разрешалось свободно побегать по комнате. Уходя, я запирал её в клетке, где она очень скучала и поэтому прилагала все усилия, чтобы как можно скорее выбраться на свободу. Однажды, когда после долгого отсутствия я вернулся домой и повернул выключатель, комната осталась погруженной во тьму. Но хихиканье Глории, раздавшееся не из клетки, а с металлического прута, поддерживавшего занавески, не оставляло сомнений в причине поломки, Вернувшись со свечой, я увидел следующую сцену: обезьяна сдвинула с подставки тяжёлую бронзовую лампу, стоявшую у кровати, протащила её через всю комнату (к сожалению, не выдернув вилки из штепселя) и с силой бросила на стеклянную крышку аквариума. Лампа погрузилась на дно. Конечно, произошло короткое замыкание. Затем Глория отперла книжный шкаф — удивительное достижение, если принять во внимание малый размер ключа, — достала второй и четвёртый тома медицинского словаря, перенесла книги на подставку аквариума и, разорвав их на мелкие лоскутки, набила обрывками внутренность сосуда. На полу валялись только пустые переплёты, а щупальца поникших морских анемон[14] были наполнены бумагой.

Интересной особенностью этих поступков было строгое внимание к деталям, налагавшее свой отпечаток на всю операцию. Одни только физические усилия, затраченные на выполнение такого дела столь маленьким животным, уже достойны удивления. К сожалению, все эти забавные наблюдения обошлись мне слишком дорого.

Что может служить вознаграждением за все эти бесконечные волнения и убытки? Как я уже говорил, мои цели не позволяют мне содержать своих питомцев на положении заключённых. Животные, которые свободно могли бы убежать, но, тем не менее, остаются со мной, доставляют неописуемую радость: ведь я могу верить, что их заставляет остаться привязанность ко мне.

Однажды, гуляя вдоль берега Дуная, я услышал звучный призыв ворона. Когда я подал ответный крик, большая птица высоко в небе сложила крылья и, со свистом разрезая воздух, стремительно понеслась вниз. Она широко расправила крылья, тем самым замедлив падение, и легко опустилась на моё плечо. Тогда я почувствовал себя вознаграждённым за все разодранные книги и разорённые утиные гнезда, лежавшие на совести этого моего ворона. Очарование подобных опытов не притупляется при повторении: удивление не проходит даже в том случае, когда они проделываются ежедневно, и дикая птица становится настолько же доверчивой, насколько может быть ручной кошка или собака. Истинная дружба с дикими животными стала для меня делом совершенно естественным, и только какой-нибудь из ряда вон выходящий случай иногда заставляет меня почувствовать всю необычайность подобных отношений.

Как-то в туманное весеннее утро я спустился к Дунаю. Река была ещё сжата в своих зимних оковах, и пролётные стайки крохалей, лутков[15] и белолобых гусей перелетали повсюду вдоль тёмной узкой полоски воды. Среди этих кочевников, как будто принадлежа к их числу, совершала свой путь стайка серых гусей. Я заметил, что у птицы, летевшей второй в левой шеренге треугольника, в крыле не хватало одного из крупных перьев. В этот момент я вдруг совершенно отчётливо вспомнил, что это за птица и каким образом она потеряла своё перо. Да, несомненно, это были мои гуси! Да и не может быть других серых гусей на Дунае, ни гнездящихся, ни перелётных. А птица, летящая в левой шеренге треугольника, это гусак Мартин. Только на днях произошла его помолвка с моей любимой гусыней Мартиной, и это в её честь он получил своё имя (первоначально Мартин значился под номером, потому что имена носили только те гуси, которые были выхожены мной самим, тогда как птиц, вскормленных их родителями, я просто нумеровал).

У серых гусей жених постоянно следует буквально по пятам за своей невестой. Мартина без страха разгуливала по всем комнатам нашего дома, не задерживаясь, чтобы испросить согласия своего жениха, который вырос в саду. Таким образом, под давлением обстоятельств гусак оказался в абсолютно чуждой для него обстановке. Если принять во внимание, что в естественных условиях серый гусь обитает в совершенно открытой местности и может только с большим трудом, поборов сильное инстинктивное отвращение, привыкнуть к жизни среди кустов или под деревьями, то вы были бы вынуждены признать Мартина истинным героем, видя как он с напряжённо вытянутой вверх шеей однажды последовал за своей подругой через переднюю дверь в холл, а затем наверх, в спальню.

Я как сейчас вижу его стоящим посреди комнаты, с перьями, плотно прижатыми к телу от страха, дрожащего от напряжения, но гордо выпрямившегося и встречающего великую неизвестность громким шипением. И вдруг дверь с громким стуком захлопнулась за ним. Это было слишком даже для нашего героического серого гуся. Он расправил крылья и взлетел к потолку. При столкновении большая люстра потеряла несколько подвесков, а Мартин — первостепенное маховое перо[16].

Вот что я вспомнил о гусе, летевшем вторым в левой шеренге треугольника; но я знал и другое, по настоящему радостное: когда я вернусь домой с прогулки, эти серые гуси, только что летевшие вместе с перелётными птицами, будут стоять, выстроившись в шеренгу перед верандой, а потом подойдут ко мне, вытянув вперёд свои шеи. У гусей это примерно такой же знак приветствия, как у собаки — виляние хвостом. Я проводил главами стаю, которая пролетела низко над водой и скрылась за поворотом реки, и внезапно меня охватило изумление, то самое, которое лежит в основе всякого открытия, когда начинаешь по-новому видеть хорошо знакомые вещи. Всем знакомо это глубоко волнующее чувство: самые повседневные явления внезапно предстают перед вами в новом виде, как будто вы встречаетесь с ними впервые. Вордсворт осознал это однажды, созерцая маленькое растеньице — чистотел:

Лет тридцать — издали и вблизи
Тебя я часто видел — и что ж?
Незнакомо лицо твоё было мне.
Теперь же в теченье каждого дня
Приветствия слышишь ты от меня.

Когда я провожал взглядом гусей, мне показалось почти чудом, что суровый, признающий только строгие факты учёный может установить настоящую дружбу с дикими, свободно живущими животными, и эта мысль преисполнила меня ощущением незнакомого счастья. У меня появилось такое чувство, словно изгнание человека из садов Эдема утратило некоторую часть своей горечи.

Сегодня уже нет ворона, и серые гуси загублены войной. Из всех моих свободно живущих птиц остались одни только галки; они же были первыми, кто поселился в Альтенберге. Эти многолетние постояльцы все ещё кружатся вокруг высоких фронтонов нашего дома, и их резкие крики, значение которых я понимаю до тонкостей, достигают моего кабинета через трубы центрального отопления. И каждый год эти птицы устраивают гнезда в дымовых трубах и приводят в ярость моих соседей, поедая их вишни.

Понимаете ли вы теперь, что не только научные результаты вознаграждают меня за все хлопоты и беспокойства, но и нечто большее, несравненно большее.