МОРАЛЬ И ОРУЖИЕ

Те, кто способны ранить, но не ранят,

Не делают того, что ждём от них…

(Шекспир, Сонеты)

Ранним весенним утром в начале марта, когда в воздухе уже пахнет пасхой, мы с дочерью отправились на прогулку в Венский лес. С непревзойдёнными в своей прелести склонами венских окрестностей, поросшими высоченными буками, могут сравниться по красоте лишь немногие уголки земли. Мы приближались к лесной прогалине. Гладкие стволы могучих буков расступились, и нашим глазам открылся Хорнбим, одетый от вершины до подножья пышной светло-зелёной листвой. Теперь мы продвигались вперёд медленно и осторожно. Прежде чем миновать последние заросли кустарника и выйти на широкий луг, мы поступили так, как на нашем месте поступил бы всякий дикий зверь (кабан, леопард) или опытный натуралист-следопыт и зоолог, — мы внимательно осмотрелись, находясь под укрытием зарослей, которые и охотнику, и спасающемуся от него дают одинаковое преимущество: все видеть, самому оставаясь невидимым.

Вековая стратегия и на этот раз оправдала себя. Посреди поляны сидел большой толстый заяц. Его спина была обращена к нам, а поднятые уши напоминали большую римскую пятёрку. Ветерок дул в нашу сторону, поэтому заяц и не подозревал, что за ним наблюдают. Его внимание было поглощено происходящим на другом краю луга. Там появился второй заяц и медленными прыжками, с достоинством направился к нашему первому приятелю. Их встреча напоминала знакомство двух собак. Осмотрев друг друга оценивающими взглядами, зайцы начали состязание. Сначала они носились маленькими кругами, так что голова одного из них все время находилась у самого хвоста его противника. Головокружительное вращение продолжалось довольно долго. Внезапно сдерживаемая неприязнь вырвалась наружу. Драка началась в тот самый момент, когда затянувшиеся взаимные угрозы зверьков заставили нас подумать, что ни один из них так и не решится на открытые действия.

Оказавшись лицом к лицу, зайцы поднялись на задние лапы и начали свирепо колотить друг друга передними. Они подпрыгивали вверх, сталкивались в воздухе и с пронзительным визгом и хрюканьем обрушивали на противника град пинков, которые сыпались с такой необычайной быстротой, что лишь замедленная киносъёмка могла бы восстановить последовательность отдельных движений. Потом снова возобновились гонки по кругу, на этот раз в ещё более быстром темпе. Снова схватка, гораздо более озлобленная. Соперники были настолько поглощены выяснением своих отношений, что нам с дочерью ничего не стоило подкрасться на цыпочках совсем близко, хотя мы и рисковали нарушить лесную тишину. Любой нормальный и благоразумный заяц давным-давно услышал бы наши шаги, но ведь шёл март, а всем известно, что Мартовский Заяц[75] безумен. Весь этот боксёрский матч выглядел настолько комично, что даже моя дочь, строго приученная с детства соблюдать полнейшую тишину в момент наблюдений за животными, все же не могла сдержать лёгкого смешка. Это уж было слишком даже для наших Мартовских Зайцев — они метнулись в разные стороны, и лужок опустел. Только клочки белого пуха, лёгкие, как летучки одуванчика, ещё плавали в воздухе над поляной.

Не только забавна эта дуэль невооружённых, свирепая ярость кротких сердцем! В самом ли деле наши зайцы так уж кротки? Действительно ли они «мягкосердечнее» свирепых хищников? Бели вам при посещении зоопарка случится стать свидетелем стычки между двумя львами, волками или орлами, едва ли эта сцена вызовет у вас улыбку, И тем не менее столкновения монархов животного царства оканчиваются не более трагично, чем драка безвредных зайцев. Люди привыкли судить поступки травоядных и хищных животных, применяя к ним совершенно неприложимые в данном случае моральные критерии. Даже в волшебных сказках царство зверей рассматривается как некое единство вроде человеческого общества, словно все разнообразные виды животных принадлежат к одной семье, подобно роду человеческому. Именно по этой причине обывателю свойственно оценивать поступки хищника, настигшего свою жертву, по тем же самым моральным канонам, по которым судят убийцу в цивилизованном обществе. Большинство людей не отдают себе отчёта в том, что лисица, поймавшая зайца, находится точно в таком же положении, как и охотник, застреливший зверька на обед. Нет, лисицу осуждают так строго, как осудили бы охотника, взявшего привычку стрелять фермеров и жарить их к ужину. «Безнравственному» хищнику наклеивают ярлык убийцы, хотя его охотничья жизнь гораздо более оправдана и несравненно более необходима для поддержания его существования, чем подвиги ружейного стрелка. Содержимое ягдташа мы редко называем «жертвой» охотника, и лишь один писатель, позже подвергнутый серьёзнейшему моральному осуждению, осмелился следующим образом окрестить охотника за лисами: «безответственный, преследующий несъедобных». Что же касается отношений с другими особями своего вида, хищные звери и птицы, оказывается, несравненно более сдержанны, чем многие «безобидные» животные-вегетарианцы.

Сражения между обыкновенными или кольчатыми горлицами выглядят ещё более несерьёзно, чем заячья дуэль. Мягкий удар хрупкого клювика, слабый толчок лёгкого крыла — все это для глаза непосвящённого более похоже на ласку, чем на агрессию. Как-то я задумал скрестить африканскую кольчатую горлицу с несколько более мелкой и хрупкой обыкновенной горлицей, обитающей в европейских лесах. С этой целью посадил в комнатный садок самку первого вида и самца — второго. Обеих птиц я вырастил дома, и они были совершенно ручные. Я не принял всерьёз их стычки, которые первоначально происходили у меня на глазах, Как могут голуби — эти образчики любви и добродетели — нанести вред друг другу? И я уехал в Бену, оставив птиц наедине. Вернулся я на следующий день — страшное зрелище предстало моим глазам. Самец лежал на полу клетки. Его темя, шея и спина были не только совершенно ощипаны, но и превратились в сплошную кровоточащую рану. На растерзанном голубе, словно орёл на своей добыче, сидел второй «вестник мира». Сохраняя своё обычное мечтательное выражение, которое и создало голубям славу миролюбцев, эта очаровательная леди продолжала ковырять своим серебристым клювиком израненную спину своего поверженного супруга. Когда тот собрал остатки сил и попытался спастись бегством, самка лёгким толчком крыла снова повалила его и продолжала свою методичную, безжалостную, разрушительную работу. Не вмешайся я, птица, несомненно, прикончила бы собрата, хотя она была настолько усталой, что у неё почти слипались глаза.

За всю свою жизнь я только дважды был свидетелем таких же сцен страшного увечья, наносимого себе подобным: наблюдая ожесточённые драки цихлидовых рыб, которые в буквальном смысле слова сдирают друг с друга кожу, и в бытность мою военным хирургом, когда на моих глазах высшие из позвоночных животных занимались массовым излечением своих ближних. Однако вернёмся к нашим «безвредным» вегетарианцам. Битва зайцев, которую мы наблюдали на лесной поляне, тоже могла бы закончиться кровопролитием, если бы она происходила в клетке, где побеждённый не может спастись бегством от победителя.

Если уж кроткие зайцы и горлицы наносят себе подобным такие увечья, то какие же страшные драки должны происходить между хищными животными, которых природа снабдила опасным оружием, чтобы они могли убивать свою добычу? Вы, несомненно, подумаете так, но всякий добросовестный натуралист должен проверить на опыте даже такие положения, которые кажутся сами собой разумеющимися, прежде чем он признает их истинность. Так давайте познакомимся с волком — этим символом жестокости и вероломства. Как он относится к своим собратьям?

В Випснейде, этой обетованной земле натуралистов, живёт стая лесных волков. Из-за высокой изгороди, сделанной из сосновых брёвен завидной толщины, мы можем наблюдать повседневную жизнь волков в обстановке, которая не столь уж сильно отличается от полной свободы. Прежде всего, не кажется ли вам странным, почему невинные шалости пушистого толстолапого щенка не стоили ему жизни? На ваших глазах попытка неуклюжего маленького озорника пуститься галопом оканчивается тем, что он оступается и со всего размаху налетает прямо на старого «грешника» самого свирепого вида. Как странно — тот и не заметил щенка, даже не зарычал на него. Но вот до нас доносится громыхание воинственных голосов. Это низкие звуки, более зловещие, чем те, что издают дерущиеся псы. Но мы засмотрелись на волчонка и становимся свидетелями битвы взрослых волков, когда она уже в разгаре.

Не поладили двое — старый огромный волк и другой, не столь внушительной внешности, очевидно, более молодой. Они ходят друг за другом маленькими кругами, демонстрируя превосходную «работу ног». Обнажённые клыки щёлкают непрерывно, это целый каскад символических укусов, следующих друг за другом с такой быстротой, что глаз просто не в состоянии уследить за ними. Пока это и все. Челюсти одного волка рядом, совсем рядом с блестящими белыми зубами противника, который настороже и готов отразить атаку. Только на губах по одной-две маленьких ранки. Молодой волк постепенно начинает сдавать. Видимо, старик сознательно оттесняет его к изгороди. Затаив дыхание, ждём, что случится, когда теснимое животное окажется «у каната». Вот отступающий ударился о забор, споткнулся… и старый волк уже над ним. И тут случилось невероятное, как раз противоположное тому, чего мы ожидали. Неистовое кружение двух серых тел внезапно прекратилось.

Плечом к плечу, в напряжённых, одеревеневших позах оба зверя остановились вплотную друг к другу, обратив головы в одну сторону. Оба свирепо ворчат: старик — глубоким басом, молодой — тоном выше, и в его рычании проглядывает глубоко запрятанный страх. Но посмотрите внимательнее, как стоят противники. Морда старого волка рядом, совсем рядом с загривком врага, а тот отвернул морду в противоположную сторону, подставив неприятелю незащищённую шею, своё наиболее уязвимое место. Клыки старика блестят из-под злобно приподнятой губы, они в каком-то дюйме от напряжённых шейных мышц соперника, как раз в том месте, где под кожей проходит яремная вена[76]. Вспомните — в разгар битвы оба волка подставляли друг другу только зубы, наименее уязвимую часть тела. Теперь же потерпевший поражение боец намеренно подставляет врагу свою шею, укус в которую, несомненно, окажется смертельным. Говорят, что первое впечатление обманчиво, но на этот раз пословица не оправдывает себя.

Подобную же сцену можно наблюдать порой, когда на улице встречаются две дворняжки, два взрослых кобеля. Напрягши ноги, подняв хвосты кверху и взъерошив шерсть, они направляются навстречу друг другу. Чем меньше разделяющее их пространство, тем напряжённее тела и тем выше кажутся псы. Шерсть поднимается дыбом, движения все медленнее и медленнее. Они сходятся не так, как это делают драчливые петухи — голова к голове. Собака почти минует соперника и останавливается в тот самый момент, когда её голова находится возле хвоста незнакомца. Строгий церемониал требует, чтобы в следующую минуту псы обнюхали друг другу основание хвоста. Если одна из собак не в состоянии преодолеть свой страх, она прячет хвост „между ногами и начинает быстро сучить им, тем самым скромно отказываясь от своего первоначального согласия вступить в переговоры. Если же оба пса остаются в позах самовосхваления, подняв хвосты кверху, наподобие знамён, тогда церемония взаимного обнюхивания затягивается. Пока что ещё возможно мирное урегулирование конфликта, если одна из собак, а вслед за ней и другая начнут помахивать хвостами, виляя ими все быстрее. Тогда мучительная нервная ситуация выльется в обычную весёлую возню. В противном случае положение становится все более напряжённым. Собачьи носы начинают морщиться, губы кривятся, обнажая клыки с той стороны, которая обращена к сопернику, и морды принимают отталкивающее, жестокое выражение. Животные начинают скрести землю задними лапами, раздаётся глухое ворчание, и в следующее мгновение псы с громкими пронзительными воплями бросаются друг на друга.

Однако вернёмся к нашим волкам, которых мы оставили в весьма трудной ситуации. Я не случайно отвлёкся от основной темы рассказа именно в этом месте, ибо животные могут очень долго стоять неподвижно друг подле друга, и если для наблюдателя этот период измеряется минутами, то побеждённому волку он может показаться часами. Вам кажется, что вот-вот наступит развязка. Затаив дыхание, вы ждёте, что в следующий момент зубы победителя разрежут яремную вену неудачника. Но ваш страх безоснователен, ибо этого не случится. В той ситуации, о которой идёт речь, сильнейший никогда не тронет побеждённого соперника. Вы можете заметить, что победителю и хотелось бы проучить врага, но он просто не может сделать этого! Собака или волк, подставляющие противнику шею, никогда не будут укушены всерьёз. Выигравший сражение рычит, ворчит, щёлкает в воздухе челюстями, иногда даже проделывает такое движение, словно встряхивает невидимую жертву. Но это удивительное «запрещение» действует лишь до тех пор, пока потерпевшее животное остаётся в позе покорности. А поскольку битва остановилась внезапно, в тот самый миг, когда побеждённый принял эту позу, победителю часто приходится застыть в не очень удобном положении. Для него вскоре становится утомительным держать морду вплотную у шеи неприятеля. И тогда победившее животное отходит в сторону. Пользуясь этим, неудачник пытается бежать. Но это удаётся ему далеко не всегда, ибо как только он изменит позу подчинения на любую Другую, враг сразу же набрасывается на свою несчастную жертву, которая снова вынуждена принять первоначальное положение. Это выглядит так, словно победитель только и ждёт момента, когда другой оставит позу покорности и тем самым позволит ему осуществить своё настоятельное желание — укусить врага. К счастью для подчинённого, его властелин к концу сражения одержим неотложным желанием оставить на поле боя свою метку и тем самым закрепить за собой эту территорию. Иными словами, он должен «поднять ногу» около ближайшего вертикального предмета. Эта церемония закрепления права на собственность обычно предоставляет побеждённому возможность удрать.

В результате этих простых наблюдений мы подходим к пониманию явлений, которые актуальны и в нашей повседневной жизни. В разнообразном внешнем выражении они окружают нас со всех сторон, словно ожидая, когда мы осознаем их внутреннюю сущность. «Социальные сдерживатели» подобного рода отнюдь не редкость, напротив, они настолько распространены, что мы привыкли смотреть на них как на нечто само собой разумеющееся и, проходя мимо, не останавливаем на них своего внимания. Старая пословица гласит, что ворон ворону глаз не выклюет, и это одна из немногих справедливых пословиц. Ручной ворон никогда не клюнет в глаз и человека. Когда мой питомец Роу сидел у меня на руке, я специально подносил его к своему лицу так близко, что кончик хищно изогнутого клюва почти касался моего открытого глаза. Поведение птицы в эти минуты было просто трогательным. Нервными, беспокойными движениями ворон убирал клюв подальше от глаза, точно так же, как отец убирает лезвия бритвы от пытливых пальчиков своей крошечной дочери.

Только в некоторых, вполне определённых обстоятельствах Роу не отодвигался от моего лица, У многих видов высших общественных животных, птиц и млекопитающих, в том числе у всех обезьян, принято чистить одеяние своих собратьев на тех участках тела, которые животное не в состоянии содержать в чистоте самостоятельно. У птиц опрятность и порядок перьев на голове и особенно вокруг глаз в значительной степени зависят от внимания других особей вида. Описывая поведение галок, я уже рассказывал о тех жестах, при помощи которых одна из них приглашает другую расчесать оперение её затылка. Когда я закрываю глаза и сбоку придвигаю к ворону своё лицо, птица понимает мой жест совершенно недвусмысленно (хотя я и не могу «взъерошить перья» на голове) и сразу же начинает свои косметические операции. Ни разу ворон не ущипнул меня — ведь у птиц эпидермис очень нежен, он не выдержал бы грубых прикосновений. С удивительной аккуратностью птица подвергает каждый волосок химической чистке, протаскивая его между створками своего клюва. Она работает с той самой напряжённой сосредоточенностью, которая отличает выискивающую насекомых обезьяну и оперирующего хирурга. Я не шучу: взаимный уход за шкурой у обезьян, особенно человекообразных, не ограничивается ловлей насекомых и чисткой шерсти, но включает также и более тонкие операции — удаление шипов и колючек и даже выдавливание небольших нарывчиков.

Когда ворон манипулирует своим страшным клювом возле открытого человеческого глаза, это действительно зловещее зрелище, и я часто слышал предостережения от свидетелей этой процедуры: Вы ничего не можете знать — ворон есть ворон», и другие подобные же мудрые высказывания. Я отвечал на это следующим парадоксом: доброжелатель может быть потенциально гораздо опаснее ворона. Нередки случаи, когда человек бывал убит сумасшедшим, до этого скрывавшим своё состояние при помощи хитрости и притворства, столь типичных для подобных заболеваний. Поэтому никогда не исключена вероятность, хотя она крайне мала, что ваш доброжелательный гость находится во власти такого недуга. Но неожиданная утрата взрослым и здоровым вороном своих инстинктивных сдерживателей — это вещь гораздо более невероятная, чем нападение со стороны старого приятеля.

Почему собака обладает сдерживателями, не позволяющими ей укусить в шею своего поверженного врага? Почему у ворона есть сдерживатели, не дающие ему клюнуть в глаз другого ворона? Почему у горлицы нет таких сдерживателей? Дать исчерпывающий ответ на эти вопросы почти невозможно. Для этого нам пришлось бы дать историческое объяснение тем процессам, благодаря которым эти сдерживатели развивались в результате эволюции. Во всяком случае несомненно, что они возникли одновременно с появлением страшного оружия нападения у хищных животных. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что подобные психические механизмы необходимы всем вооружённым животным. Если бы ворон клевал в глаз самку и молодых, так же, как он клюёт всякий движущийся и блестящий предмет, то сейчас уже не было бы этих птиц на земном шаре. Точно так же, если бы собака или волк кусали в шею своих партнёров по стае, и, схватив, трясли бы в воздухе, эти виды животных определённо подверглись бы самоистреблению в течение короткого времени.

Кольчатая горлица не обладает сдерживающими механизмами, поскольку её возможность нанести собрату серьёзные повреждения много меньше, а способность спасаться бегством настолько велика, что уже одно это служит достаточной защитой против всяких хорошо вооружённых врагов. Только в искусственных условиях, в тесном заточении, когда более слабый голубь не имеет возможности улететь, становится очевидным, что кольчатые горлицы не обладают соответствующими сдерживателями. Многие другие «безвредные» травоядные становятся столь же неразборчивыми в средствах борьбы, когда оказываются в клетке наедине с себе подобными.

Если верить общей молве, косуля занимает второе место после горлицы по мягкости и кротости своего нрава, на самом же деле это одно из самых отвратительных, коварных и безжалостных животных. Бык косули вдобавок к своему злобному характеру имеет ещё острые рога, которые тем более опасны, что животное пускает их в ход без всякого ограничения. В природе это отсутствие контроля вполне объяснимо, ибо даже самая слабая косуля легко убежит от ударов быка. В зоопарке же самца косули можно содержать вместе с самками лишь в очень большой вольере. Если клетка невелика, бык рано или поздно загонит слабейшего, будь то самка или телёнок, в угол вольеры и забодает насмерть. Единственная особенность, которая в какой-то мере страхует от смертоносных рогов животного, — это его манера начинать атаку очень медленно. Косуля не бросается на соперника с опущенной головой, как сделал бы, например, баран, но приближается чрезвычайно спокойно, осторожно ощупывая рогами рога противника. Только когда два быка сплелись рогами и каждый чувствует сильное противодействие со стороны неприятеля, только тогда и начинается борьба не на жизнь, а насмерть. По статистическим данным, собранным прежним директором Нью-Йоркского зоопарка В. Т. Хорнедей, ручные косули ежегодно причиняют гораздо больше неприятностей, чем львы и тигры, главным образом вследствие того, что непосвящённый не может расценивать медленное приближение животного как начало серьёзного нападения даже и в тот момент, когда рога его находятся уже в угрожающей близости. Внезапно один удар начинает следовать за другим с неожиданной силой, и вам здорово посчастливится, если вы успеете схватить руками острые рога агрессора. А затем следует продолжительная борьба, в ходе которой вы истекаете потом, а руки ваши обагряются кровью. Только очень сильный мужчина может с большим трудом одолеть быка косули, если сумеет зайти с фланга и пригнуть рога животного к его спине. Пострадавший, естественно, постесняется звать на помощь до тех пор, пока острый кончик одного из рогов не окажется в его теле. Так что примите мой совет: если прелестный ручной самец косули, играя и грациозно покачивая рогами, приближается к вам, ударьте его как можно сильнее по носу своей тростью, камнем или просто кулаком, прежде чем он успеет коснуться рогами вашей персоны.

Теперь судите по справедливости, кто «хорошее» животное — мой друг Роу, чьей инстинктивной сдержанности я могу доверить даже «зеницу ока», или кроткая горлица, которая часами трудилась над тем, чтобы замучить своего супруга до смерти? Кто более «безнравственное» животное — самец косули, способный распороть брюхо самке или телёнку своего же вида, если они не смогут спастись бегством, или же волк, который не может укусить ненавистного врага, когда тот просит пощады?

А сейчас давайте коснёмся другого вопроса. В чем сущность всех этих поз подчинения, посредством которых животные общественных видов взывают к милости своего более сильного собрата? Мы только что видели, что потерпевший поражение волк подставляет зубам победителя как раз те самые участки тела, которые особенно тщательно оберегались им во время жестокой схватки, чем, казалось бы, всячески способствует своему более удачливому сопернику нанести последний удар. Все известные нам сейчас жесты покорности, характерные для общественных видов животных, имеют в своей основе один и тот же принцип: молящий о пощаде неизменно открывает неприятелю наиболее уязвимые органы, которые в момент сражения служат единственной мишенью для завершающего смертоносного выпада. У большинства птиц наиболее болезненное место — это затылок, основание черепа. Когда галка хочет продемонстрировать свою покорность, она приседает на корточки, выгибает шею дугой и, повернув голову в сторону от соперника, слегка наклоняется к нему, словно приглашает его нанести удар клювом в роковое место, где череп сочленяется с позвоночником. Чайки и цапли в такой же ситуации вытягивают шею вперёд и держат её в горизонтальном положении над самой землёй, подставляя победителю темя, — в этой позе птица оказывается совершенно беззащитной.

У большинства куриных птиц драка петухов обычно оканчивается тем, что один из драчунов повергает другого на землю и, воспользовавшись своим преимуществом, безжалостно клюёт и щиплет своего незадачливого соперника. Лишь у одного вида куриных, у американской дикой индейки, победитель в подобной ситуации щадит побеждённого. И как раз для этих птиц характерны особые позы подчинения, задача которых — предупредить смертоносное нападение. Если один из участников столь обычного для индюков необузданного и гротескного поединка приходит к выводу о бесполезности дальнейших усилий, он просто ложится на землю и вытягивает вперёд шею. А победитель ведёт себя в точности, как волк или собака в подобной же ситуации; иными словами, он испытывает большое желание напасть на распростёртого ниц противника, чтобы клевать и топтать его ногами, но просто не может сделать этого! Все в той же своей угрожающей позе чемпион бродит вокруг да около неподвижного неприятеля, делает выпады в его сторону и все же не трогает врага.

Такое поведение, несомненно, идущее на пользу всему индюшачьему племени, может привести к трагическим последствиям для индюка, вступившего в драку с павлином. Такая вещь нередко случается в условиях неволи, поскольку способы, к которым прибегают петухи этих двух видов, чтобы продемонстрировать своё мужское достоинство, более или менее похожи. Несмотря на заметное преобладание в весе и силе, индюк почти неизменно проигрывает матч: павлин лучше летает и располагает более разнообразными приёмами боя. В то время когда красно-коричневый американец[77] ещё только разминается перед стычкой, синий индиец уже взлетает в воздух и бьёт противника остро отточенными шпорами. Индюку, который приготовился вести бой в соответствии с законами его племени, такая поспешность кажется неоправданным нарушением всех правил. Он ещё полон сил, однако сразу же признает себя побеждённым и ложится на землю, тем самым намереваясь положить конец всему происходящему. И тут случается ужасное: павлин «не понимает» этого языка жестов. Иными словами, поза подчинения, которую принял индюк, не останавливает боевого задора его врага. Павлин продолжает клевать и лягать поверженного противника, и если никто не явится, чтобы вызволить его из беды, то индюк обречён. Чем больше пинков и ударов он получает, тем в большей степени его желание спастись бегством подавляется психофизиологическими механизмами, вызывающими подчинённое поведение. Птица просто не в состоянии вскочить на ноги и бежать прочь.

Тот факт, что многие виды птиц обладают специальными органами, сущность которых — предотвратить нападение со стороны других особей вида, указывает на чисто инстинктивную природу и эволюционную древность этих реакций подчинения. На голове у юных водяных пастушков[78] есть голый, лишённый перьев участок кожи. В тот момент когда птенец преднамеренно демонстрирует своё темя более старым и сильным птицам своего вида, этот кусочек кожи приобретает насыщенную красную окраску. У высших млекопитающих и у человека можно найти подобные же социальные сдерживатели, и сейчас для нас несущественно, имеют ли они столь же механический и непроизвольный характер. С точки зрения конечного результата неважно, какие причины не позволяют господствующему индивиду нанести серьёзные повреждения своему более слабому собрату — то ли простые, чисто рефлекторные врождённые механизмы, то ли высшие философские соображения и нормы морали. Сущность поведения и в том и в другом случае одинакова: смирившееся существо внезапно отказывается от самозащиты и как будто бы развязывает руки убийце. Но именно в тот момент, когда с пути последнего устранены все препятствия, в его центральной нервной системе возникают непреодолимые внутренние преграды, не позволяющие решиться на последний шаг.

Не так ли и сам человек просит пощады? Гомеровские воины, желая сдаться на милость победителя, отбрасывали в сторону шлем и щит, падали на колени и склоняли голову. Они проделывали те самые действия, которые должны были облегчить вражескому воину его задачу — нанести смертельный удар, а на самом деле удерживали занесённый меч. У Шекспира Нестор говорит Гектору:

Ты в воздухе клинок свой задержал,
Чтоб меч твой на упавшего не падал.

Даже и по сей день многие символы подобного рода сохранились в проявлениях нашей учтивости и вежливости — мы кланяемся друг другу, приподнимаем шляпу, приветствуем знакомых протянутой рукой. Если верить античному эпосу, то создаётся впечатление, что обращение к милости победителя у человека не есть следствие «внутреннего запрещения», которое абсолютно непреодолимо. Герои Гомера были далеко не столь мягкосердечны, как наши випснейдские волки. Поэт приводит много эпизодов, когда поверженного воина убивали без малейшего сожаления. И в норвежских героических сагах есть немало подобных же примеров. Лишь с наступлением эры рыцарских приключений было признано «неспортивным» убивать противника, который просит пощады. Рыцарь эпохи христианства, по существу, был первым, кто в соответствии с нерушимыми традициями и нормами религиозной морали проявлял поистине волчье благородство и непринуждённую сдержанность в отношения побеждённого врага. Какой удивительный парадокс!

Конечно, врождённые, закреплённые наследственностью сдерживающие механизмы, препятствующие животному без разбору применять своё оружие против других особей своего вида, — это лишь внешний аналог, в лучшем случае отдалённый предвестник общественной морали человека. Мы должны с крайней осторожностью относиться ко всякой попытке перенесения моральных критериев на отношения между животными. Но здесь я хочу высказать одну свою затаённую мысль. Мне кажется, самое замечательное заключается не в том, что одни из волков не в силах вонзить зубы в незащищённую шею другого, а в том, что этот другой вполне полагается на поразительную сдержанность своего более сильного врага. Человечеству есть чему поучиться у этого животного, которое Данте назвал La bestia senza pace[79]. По крайней мере, я извлёк из знакомства с поведением волков новое и, очевидно, более глубокое понимание одного места из Евангелия, которое сплошь и рядом трактуется совершенно неверно и у меня самого до недавнего времени вызывало резко отрицательное отношение: «Если тебя ударили по одной щеке, подставь другую». Не для того вы должны подставлять врагу другую щеку, чтобы он снова ударил вас, а для того, чтобы он не смог сделать этого.

Когда в ходе своей эволюции животные приобретают опасное оружие, при помощи которого индивидуум может одним ударом убить другого себе подобного, одновременно в целях сохранения вида развиваются и особые сдерживающие механизмы, препятствующие неумеренному использованию такого оружия. Среди хищных зверей есть всего несколько видов, ведущих одиночный образ жизни, и именно эти существа не располагают социальными сдерживателями. Такие животные встречают себе подобных только в сезон размножения, когда их сексуальные эмоции господствуют над всеми остальными и подавляют агрессивность.

Среди этих «антиобщественных» отшельников можно назвать белого медведя и ягуара. Как раз им и принадлежит бесславное первенство среди других животных, содержащихся в зоопарках: эти хищники в условиях неволи особенно часто убивают своих собратьев. Система наследственных сдерживающих импульсов вместе с оружием, приобретённым общественными видами животных в процессе эволюции, образует единый отрегулированный комплекс. Обе его составные части развивались параллельно в ходе эволюции каждого вица животных, населяющих нашу планету. Иными словами, и строение тела, и поведение вида — это лишь части единого и неразрывного целого.

И если у Природы путь такой,
Могу ли я не горевать о том,
Куда людей уводит род людской?

Вордсворт был прав: лишь у одного вида живых существ из всех, обитающих на Земле, оружие не является частью его организма, и, следовательно, инстинкт не налагает ограничений на его применение. Это существо — человек. В течение каких-нибудь нескольких десятилетий человеческое оружие превратилось в чудовищную смертоносную силу, которая продолжает безостановочно возрастать. Но для развития сдерживающих начал, так же, как и телесных органов, нужно время — не столетия, которыми оперируют историки, но такие длительные периоды, с которыми имеют дело геология и астрономия. Мы получили своё оружие не от природы, мы сами создали его. Как человечество поведёт себя в дальнейшем — ограничит ли оно производство оружия или же выработает в себе чувство ответственности за судьбы планеты, без чего наш мир может погибнуть от наших собственных рук? Мы должны сознательно и целенаправленно вырабатывать терпимость, раз уж не можем положиться на инстинкт. Свыше тридцати лет назад, в ноябре 1935 года, я закончил свою статью «Мораль и оружие у животных» следующими словами: «Придёт день, когда два враждующих лагеря окажутся лицом к лицу, перед опасностью взаимного уничтожения. Может наступить день, когда все человечество разобьётся на два таких лагеря. Как мы поведём себя в этом случае — подобно горлицам или подобно волкам? Судьба человечества будет зависеть от того, как люди ответят на этот вопрос. Мы должны быть бдительны!».